На столе лежали две записки. В одной говорилось, что Полин просит никого не винить в ее смерти, а во второй она открывалась мне в своей любви и в невозможности далее мучить меня своей непробиваемой стеной.
На этот раз меня долго не таскали. Следователь оказался молодым парнем, только что с университетской скамьи, а потому ограничился дознанием, где интересовался всего двумя вопросами. Почему на теле женщины свежие следы побоев, и что является истинной причиной самоубийства?
Я рассказал ему, что Полин страдала сексуальной неудовлетворенностью в силу своего аномального физического обустройства и, дабы компенсировать недостаточность наслаждений, прибегала к садомазохистским экзекуциям.
– Вы помогали ей в этом? – поинтересовался молодой следователь.
– Да.
Его удовлетворила моя искренность, а так как в деле имелась предсмертная записка с просьбой самоубиенной никого в ее гибели не винить, следователь со спокойной совестью закрыл дело.
Что со мною происходило после того, как гроб с телом Полин уехал по рельсам в печь крематория и когда я к вечеру дотащился до дома, знает одна Настузя.
Целые сутки я стоял на коленях перед унитазом, выкорчевывая из себя по кусочкам внутренности, смывая их в канализацию с шумной водой. Сосуды в глазах полопались, и я стал похож на вурдалака, шатаясь ночью по дому и принюхиваясь в каждом углу, пытаясь обнаружить в них хотя бы запах Полин.
Настузя бродила за мною по пятам черной тенью и при возможности гладила меня ночной ладошкой по спине. Тогда я плакал совсем тихонько, уткнувшись в нянькину грудь и шепча бессвязные слова.
А в сочельник пришел бывший директор.
– Умерла? – удивился он, грея руки о пивную кружку с чаем. – Вот штука!..
Улыбаясь, он смотрел то на меня, то на Настузю и шмыгал замерзшим носом.
– Вероятно, я не буду больше к вам приходить в сочельник.
– Отчего же?
– Так нет ее больше.
– Есть я.
Он поставил недопитую кружку на стол и поплелся к дверям.
– А вы, молодой человек, мне не нужны!..
К девятому дню ее смерти, стоя у лунного окна, я вспомнил пророческие слова.
– Уж не знаю, прав ли я или мистифицирую, – говорил из прошлого пожилой следователь. – Но все женщины, встретившиеся вам на пути, закончат жизнь подобно бедной Бертран!
И подобно несчастной Полин, подумал я…
– Каплю перекиси! – попросил Hiprotomus.
– Минуту, – отозвался я, необычайно тронутый рассказом жука. – Вам побольше или поменьше?
– Еще немного, – прошептал он после того, как я смочил из пипетки шишку на руке.
– Как пожелаете…
Мой Hiprotomus отправился по волне своей памяти в чудесную страну, а я, отмассированный Лучшей Подругой, лежал, нежась в приятной истоме, и думал о вас, родная Анна. Как там вы? Как наша маленькая под сердцем?..
А потом я смотрел телевизор.
А потом пришел мой товарищ Бычков.
Если бы я не знал о том, что с ним происходит в последнее время, то, вероятно, подумал бы, что моего товарища съедает изнутри тяжелая болезнь, поедая в его могучем теле жировую прослойку.
Бычков похудел почти на треть. Одежда болталась на нем хламидой, а щеки, лишившись мясной подпорки, отвисли ненужной кожей над плечами.
Зато глаза его были наполнены озерами свежей воды и лучились в мою сторону небесной благодатью.
– Неужели нашел? – вскричал я.
Он помотал головой, но известил меня, что уже близок к своему счастию, так как обнаружился верный след.
– Ее видел полицейский патруль в Кусковском районе Санкт-Петербургской области, – рассказал Бычков. – Она ехала на телеге, запряженной старой кобылой, некогда в яблоках, а сейчас в расплывшихся по бокам пятнах. По этим пятнам полицейские и определили, что кобыла была старой. Ею управлял мужчина лет пятидесяти, от которого исходил холод.
– Это твои домыслы?
– Нет. Полицейские так и сказали – "от него перло холодом"!
– Ты думаешь, это был он?
– Да. Это был Эдерато. Я просто в этом уверен… Семь агентов разъехались по районам и разыскивают старую кобылу в яблоках. Ведь кому-то лошадка принадлежит и кто-то одолжил ее Эдерато.
Бычков сглотнул слюну и улыбнулся мне.
– Лошадь не человек, лошадь быстро найдут!.. Кстати, – он порылся в кармане и выудил из него почтовый конверт. – Вот – тебе. Валялся перед твоей дверью. Наверное, почтальон в ящик промахнулся.
– Положи на стол, позже прочту.
– Она была такая несчастная и ехала на телеге, понуря голову.
– Это тебе тоже полицейские сказали?
– Господи, если бы ты знал, как я ее люблю! Мне без нее жизнь не нужна совершенно. Что я буду делать, скажи на милость?
– Служить Родине.
– А-а, – махнул рукой Бычков. – Знаешь, вот так живешь, уверенный, что делаешь самое любимое и нужное в жизни дело, отдаешься ему целиком, а потом встретишься глазами с одной-единственной небожительницей и вдруг трезвеешь в мгновение, понимая, что все ничтожно перед любовью к своей женщине; перед ее святыми глазами все меркнет! Все становится таким необязательным вокруг!..
– А может быть, наоборот? – спросил я. – Не трезвеешь, а пьянеешь?
– А какая разница?
Я пожал плечами, думая, что, действительно, разницы нет никакой.
– Я ее найду! – с уверенностью сказал мой товарищ Бычков. – Я собственными ногами прочешу все деревни и поселки в Кусковском районе. Я сверну шею этому Эдерато!
– Может быть, это ее муж?..
От этого вопроса у него испортилось настроение. Бычков смотрел на меня не мигая и ждал продолжения.
– Может быть, это ее муж, – повторил я. – И она вернулась к нему. А ты собираешься свернуть ни за что ни про что человеку шею!
– Нет-нет! – уверенно сказал Бычков. – Он ей не муж!
– Откуда такая уверенность?
– Я проверял загсы. Нигде не зарегистрировано такое имя – Эдерато!
– Может быть, это она так его зовет – Эдерато, а на самом деле он какой-нибудь Эдуард или Эдвард?..
– Почему ты так жесток? – неожиданно спросил Бычков. – Ведь ты мой друг? По-моему, ты хочешь сделать мне больно.
На мгновение я поймал себя на том, что мне действительно хотелось увидеть в его глазах страдание. Наверное, потому, что в моей жизни тоже все было не слава Богу.
– Прости, если что не так. Но я просто пытаюсь мыслить логически. Я вовсе не хотел причинить тебе боль.
– Это ты меня прости! Я сейчас в таком состоянии, что от всех ожидаю подвоха!
Зазвенел мобильный телефон. Бычков вытащил его из кармана и слушал трубку несколько секунд, за которые его лицо совершенно изменилось – потускнело и посерело, как алюминиевая кастрюля на морозе.
– Что? – спросил я.
– Они нашли лошадь, – вздохнул Бычков. – Со вспоротым животом. Она замазала все сугробы окровавленными внутренностями.
– А хозяин лошади?
– Ее наняли в соседнем районе. Нанимала женщина. Она.
– Не отчаивайся. Ищи!
– Зачем он лошадь убил? – спросил себя Бычков. – Как будто она что-то могла рассказать…
Он ушел в свой трудный поиск, а я взял со стола конверт, ожидая, милая Анна, обнаружить в нем ваше послание. Надорвав краешек, я вытащил сложенный вчетверо лист бумаги. Развернув его, обнаружил странный предмет – тоненькую, засушенную в форме вопросительного знака змейку. А по всему листу бумаги было написано одно имя – РАКЬЕВЯРЕ.
Я понял, что это вовсе не змейка лежит передо мною на столе. Этот засушенный вопросительный знак принадлежал когда-то Зое и служил ей хвостом… Его отрезал цирковой импресарио, финн Ракьевяре…
С любовью
Ваш Евгений Молокан
ПИСЬМО СЕМНАДЦАТОЕ
Отправлено 20-го февраля
по адресу: Москва, Старый Арбат, 4.
Евгению Молокану.
Очень и очень рада, мой дорогой Евгений, за две вещи. Конечно, первое то, что вы со счастием восприняли факт, что в скором времени станете отцом этакой востроносенькой девчонки с голубыми глазами, проказницы и грозы мальчишек со всех окрестностей. Второе – это то, что вам пришлась Лучшая Подруга, которая, как и положено, рьяно выполняет свое предназначение! Вы правильно поступили, что не насилуете руку несвойственными ей обязанностями, а предоставляете полную свободу выбора…