Он был свободен.
Он спустился в метро, и снова кипела вокруг него красота: взгляды, жесты, кивки, неожиданные прикосновения — все вновь и вновь притягивало Ваганова к себе. Но он ни к кому не шел, он поехал…
Это было еще в школьные годы. С портфелем в руках он поджидал Майю у выхода из школы, но ее почему-то не было. Давным-давно закончились в школе занятия — и в ее классе тоже, все уже разошлись, техничка тетя Настя, видел он, выключила на ночь по всему зданию свет, а он все стоял и стоял…
— Ну а ты кого ждешь, милый? — спросила тетя Настя. — Барышню свою? Так никого уже нет в школе. Никого, милый. — Она развела руками и улыбнулась.
— Да не-ет… — сказал Ваганов. — Я так… просто стою…
— Курить небось собрался?
— Нет… Я не курю.
— Знаю вас… — И тетя Настя вздохнула.
И он наконец понял, что Майя ушла из школы раньше его. Не дождалась. И хотя в последнее время это случалось нередко, было обидно: сегодня, на перемене, она обещала свидание.
Ушла…
Он повернулся и побрел от школы домой. Но домой, где он жил с матерью и отцом, капитан-лейтенантом инженерных войск, ему не хотелось идти.
Была весна. В Малаховке — а она вся почти среди деревьев — остро пахло весенним лесом, влажной теплой землей, прошлогодними преющими листьями.
И самым острым был запах тополей: Ваганов шел по дороге, слева и справа заросшей тополями; деревья вовсю распускались…
Тополиный запах беспокоил Ваганова, ему хотелось обязательно увидеть Майю и быть с ней. Можно ни о чем не говорить, ничего не спрашивать, забыть учителей, предстоящие экзамены, все забыть… но быть вместе, вместе ходить, вместе уйти в лес…
Он свернул с дороги на широкую тропу, по этой тропе выйдешь прямо к Майиному дому. Дом этот виден издалека, он двухэтажный. Верхний этаж почти всегда светится по вечерам огнями, и порой, когда надо и не надо, Ваганов подолгу наблюдает со стороны, как мелькают в освещенных окнах тени. Это его волнует, приобщает к жизни дома: а вдруг там Майя? Вдруг она увидела его в окно? Конечно, она рассердится, а в душе ей все равно будет приятно, что он ходит сюда, любит ее… Что любит, он мог говорить только про себя, но ведь она все, все понимает. Зачем слова?
Он подошел к дому, который в этот раз очень удивил его: в окнах не было света. Деревья, окружающие дом: березы, тополя, кусты акации и сосны, — все это росло прямо за оградой, — казались скучными, ненужными, хотя от них все такой же весенний и веселый кружился запах.
Очень долго ни звука не было слышно, так долго, что Ваганову сделалось страшно: вдруг дом покинули? Вдруг хозяева уехали куда-нибудь за тридевять земель и увезли с собой Майю?
Он молча стоял в стороне и думал, что, если так, ему нужно мчаться вслед, догнать их, остановить, отнять Майю…
Только так они и отдадут ее, держи карман шире! Чего доброго, даже и не взглянут на него, мальчишку! Не взглянут? Ну хорошо… Он тогда выкрадет ее, а потом…
Он вдруг услышал звонкий, радостный смех Майи. Она так счастливо смеялась, с такой полнотой чувств в голосе, столько в этом смехе было самой Майи — безудержной, всегда стремительной, голубоглазой, что Ваганов сразу обо всем забыл. Он побежал в глубь леса и там, за сосной, крепко прижавшись к гудящему стволу, спрятался. Он не знал, почему спрятался, тем более не понимал этого: ему как раз хотелось выйти навстречу и сказать: «А вот и я!»
Вскоре на тропинке показалась Майя, но была она, как и боялся Ваганов, не одна… Опять с «этим»… Ваганов не знал «этого», ни как зовут его, ни кто он такой, но именно с «этим» Майя тайно от него, думал он, все чаще и чаще встречалась…
«Этому» было много лет, может быть, двадцать пять. Он был черный, красивый, как артист, бесшабашный, но так всегда хотелось закричать Ваганову: он плохой, плохой, плохой!
Они подошли к калитке, и «этот» что-то сказал Майе, и она, запрокинув голову, вновь засмеялась радостным, мучительным для Ваганова смехом.
«И ты такая же… — злорадно думал он. — Такая же плохая, плохая!»
Во не мог долго называть ее так, тут же спохватывался: «Нет, нет… ты хорошая, конечно, конечно… но ты глупая… да, да!»
Они вошли в садик, Ваганов услышал, как зашуршали кусты акации, а потом тихо-тихо стало вокруг. Перебегая от дерева к дереву, чувствуя, как замирает в груди какой-то комочек, он подкрался к самому забору, замер, прислушался…
И вновь зазвенел в смехе Майин голос, но было в нем уже иное: какая-то мягкость, доверие, слабость…