Опрокинутый на спину Миллер затянул себя под тулово нападающего. Четыре из шести суставчатых ног впились в его нижнюю обшивку. В брюхо. Элви не знала, с чем это можно сравнить. Коготь робота вырывал из бока Миллера клочья металла, но не сумел нанести скрытому снизу врагу смертельного удара.
Тонконогий робот-паучок выбежал из проема в стене и бросился в драку. Элви перехватила его и швырнула в мертвое место. От брюха атакующего уже отслаивались пластины, и Миллер погрузился глубже. Из раны хлынул мутный вонючий ихор. Смерть была медленной и жестокой — ни капли поэзии. Когда робот замер, Элви подошла ближе. Мертвая машина придавила собой Миллера. Испарения от скопившихся вокруг луж резали глаза.
— Ну, бывает и лучше, — заметил Миллер.
— Получилось? Ты подсоединился?
— Да, — сказал Миллер, — только не знаю, много ли толку Идет новая волна этих тварей, а я не вижу способа попасть отсюда туда.
Элви подставила под мертвого робота плечо, нажала так, что чуть не лопнули жилы на шее. Она вложила в этот толчок все, что было, ничего не оставила про запас. «Что случится потом — не важно», — решила она. Когда нет будущего, оставлять запас — мотовство. Она закричала от натуги.
Робот даже не шевельнулся.
Она упала на колени. Миллер, застонав, выставил коготь, нежно положил ей на плечо. Голос его прозвучал чуть приглушенно — как из могилы.
— Да, непростая штука, — сказал он. — Придется попросить тебя еще об одной услуге, детка. И времени осталось немного, они уже рядом.
— Да, — сказала Элви, — да, что угодно.
— О’кей, посторонись немножко, я распущу застежки.
Она отодвинулась. Слизь на полу просочилась по штанинам до лодыжек. Что-то зашипело, будто пар выходил в дырочку, потом мясисто щелкнуло, и Миллер развалился на пластины и чешуи. Машина, лежавшая на нем, откатилась и замерла рядом.
Элви встала над трупом Миллера. Больше всего он походил на огромное насекомое, раздавленное подошвой великана. Стрекот вокруг усилился до визга.
— Что мне делать? — выкрикнула Элви. — Что мне теперь делать?
Из развала послышался голос Миллера:
— Здесь внутри есть деталь, примерно метровой длины, ярко-голубая, на боку семь… нет, восемь точек в ряд. Откопай ее.
Элви шагнула вперед. Пластины были острые как ножи. Они резали ладони, и едкая жидкость заливала раны.
— Я не нарочно, — сказал Миллер, — но надо спешить.
— Стараюсь, — отозвалась она.
— Просто хотел сказать, что есть твари похуже меня, и они ближе, чем хотелось бы.
— Нашла, — сказала Элви. — Вот она.
— Хорошо, молодец. Теперь ее нужно поднять и пройти с ней до мертвого места.
Голубая деталь напоминала здоровенную продолговатую миндалину, была мягкой и скользкой на ощупь. Элви обхватила ее, напряглась, крякнула и, отдуваясь, завалилась вперед.
— Издеваешься?
— Может быть, тяжеловата, — признал Миллер.
— Добрых девяносто кило.
— Правда, извини, но ее надо сейчас же затащить в мертвое место. Попробуй запустить руки снизу и тянуть за счет ног и спины. Как будто ребенка поднимаешь.
— Ни хрена себе младенчик из вольфрама, — буркнула Элви.
— Преувеличиваешь, — заявил Миллер, когда она подсунула под него ладони.
— Забросить не получится, — сказала она. — Придется зайти вместе с ней.
— Пусть так.
— Это место меня убьет?
Сквозь стрекот пробился новый звук — низкий грохот тяжелого барабана. Даже думать не хотелось, что могло издавать такой звук.
— Если я скажу: «да», ты откажешься?
Элви потянула, налегая всем телом. Голубая миндалина легла ей на колени. Она пригнула голову, перевела дыхание и, сама себе удивляясь, ответила:
— Нет, все равно пойду.
— Тогда — может быть. Я не знаю.
Элви качнулась назад, перекатила миндалину — Миллера — на бедра и устояла на ногах. Тяжесть начала съезжать влево.
Если сейчас уронишь, будет уже не поднять. Грохот приблизился. Элви уперлась ногами в пол. Колени болели, спину словно накрыли раскаленным листом. Плача от боли, она прижала голубую миндалину к груди.
— Ты молодчина, детка. Отлично справляешься. Ты это можешь. Еще немножко… только скорей!
Она не шагнула — просто выставила одну ногу вперед, перенесла на нее вес и подтянула другую. Пол был скользким как лед. Почти никакого трения. Снова раскатился грохот — так близко, что все кругом задрожало. Элви уперлась взглядом в черноту мертвого места и двинулась дальше. Еще шаг. Еще. Еще. Она уже была близко. Спина горела огнем, руки онемели, ощущались, словно чужая вещь, случайно прицепившаяся к телу.
Серебристо-голубой рой ворвался в дверной проем и тучей мушек устремился к ней. Элви налегла, поскользнулась, повалилась вперед.
Ближайшей аналогией, какую подобрал, отверг и снова использовал ее мозг, было падение в озеро. Холод, но не холодный. Запах, густой и тяжелый. Запах роста и распада. Она ощущала свое тело: кожу, сухожилия, изгибы кишечника. Она ощущала свои нервы, передающие в мозг ощущение своих нервов. Она разбирала себя на составные части и наблюдала за разборкой. За всеми бактериями на коже и в крови, за каждым вирусом в тканях. Женщина по имени Элви Окойе превратилась в ландшафт. В мир. Она все падала.
Клетки сменились молекулами — неисчислимыми, сложными, разнообразными. Границы исчезли, осталось только сообщество молекул, движущихся в едином танце. А потом атомы, из которых складывались молекулы, распахнули свою пустоту. И она стала дыханием. Туманом. Тонкой игрой полей и взаимодействий в вакууме, совершенном как космос. Она стала вибрацией в пустоте.
Она перекатилась на бок. Где-то болело. Болело везде, и боль ее заинтересовала. Скорее как предмет для любознательности, чем как повод для отчаяния. Она дышала. Она чувствовала, как воздух входит в горло и дальше, в сложную сеть пустот за ребрами. Чувство было странным и прекрасным. Она сохраняла его, пока не сообразила, что время существует. Что секунды проходят. А значит, базальные ядра, мозжечок и кора вернулись к работе. Ее это немножко удивило. Она открыла глаза в пустоту.
Она что-то прижимала к себе, как драгоценность. Голубую миндалину. Миллера. Только он больше не был голубым. Он стал таким же черным, как все вокруг, словно она и не открывала глаз. Она выпустила его и села. Мир молчал. Ни грохота, ни стрекотания. Ее дыхание. Гул ее крови. Чуть подождав, она достала ручной терминал и увеличила яркость экрана, чтобы использовать его вместо фонарика.
Все вокруг было завалено мертвыми артефактами Новой Терры. Замерли острые как кинжалы лапы. Огромные когти застыли в неподвижности, словно высеченные из камня. Россыпь серебристых блесток на полу отмечала места падения крошечных механизмов, миллиона погибших разом мушиных тел. В слабом свете было не различить цветов — все казалось одинаково серым.
Элви села и заставила себя оглянуться. Оно было рядом. Черное, с яркими границами. Ее пронзил почти сверхъестественный страх. Она думала — надеялась, — что оно исчезнет. Чем бы оно ни было, оно пропустило ее сквозь себя, разобрало на атомы и запросто собрало на другой стороне. Оно ее спасло, но ничто и никогда не внушало ей такого глубинного ужаса, как эта сложная тьма.
Элви отодвинулась, перебирая ноющими ногами. Встала. Заметила, что плачет, не слишком понимая над чем. От голода и страха, от облегчения, возбуждения и страха. Слишком много всего. Все хорошо.
Голос был далеким и человеческим. Голос Холдена.
— Элви! Элви? Ты здесь?
— Здесь, — крикнула она.
— Мы победили?
Она сделала вдох. И еще один.
— Да. Победили.
ИНТЕРЛЮДИЯ
СЫЩИК
Оно тянется, тянется, тянется, тянется…
Сто тринадцать раз в секунду оно тянется, чтобы доложить, что задание выполнено. Если б рапорт приняли, оно могло бы остановиться. Оно никогда не остановится. Оно не испытывает ни досады, ни страха. Оно чувствует, как сыщик движется внутри и вокруг. Сыщик превосходит граничные условия. Оно пытается убить сыщика. Безуспешно. Оно не испытывает отчаяния от неудачи, и оно тянется, тянется, тянется.