Теперь Ласкаль воспринимал окружающее самым странным образом, и невозможно было понять, знает ли он, что с ним произошло, ощущает ли ход времени, может ли усваивать новую информацию или вспоминать то, что было до путешествия к завесе. Он сохранил способность говорить, но, хотя произносил отдельные слова и даже обрывки фраз, в них не было никакого смысла.
Ласкаля — вернее, то, что от него осталось, — возвратили в систему Йеллоустона, а затем поместили на спутник СИИЗа, где медицинские светила изо всех сил старались выстроить научную теорию, объясняющую, что с ним произошло. В конце концов скорее отчаяние, нежели логика подсказало им, что фрактальное, реструктурированное пространство-время вблизи завесы не могло сохранить ту информационную плотность, что имела место в мозгу Ласкаля, а потому рандомизировало содержимое этого мозга на квантовом уровне, причем молекулярные процессы, идущие в теле исследователя, при этом практически не пострадали. Представьте себе текст, переведенный с такими ошибками, что он утратил смысл, а затем претерпел обратный перевод на язык оригинала.
И все же Ласкаль оказался не последним человеком, который решился на столь самоубийственный поступок. Вокруг него сложился своеобразный культ, и адепты верили: несмотря на внешние признаки безумия, на самом деле завеса даровала Ласкалю нечто вроде нирваны. Примерно раза два в десятилетие делались попытки пройти границу какой-нибудь из ныне известных завес. Результаты были печальны, счастливчики возвращались обезумевшими, а неудачники либо вообще пропадали без вести, либо их корабли находили измочаленными, а пилотов — размазанными по стенам.
Культ Ласкаля процветал, а о самом исследователе почти забыли. Пускающий слюни, бормочущий бессмыслицу овощ — неподходящий объект для обожествления.
Но Силвест о Ласкале помнил. Больше того, его все сильнее дразнила идея докопаться до истины, спрятанной где-то глубоко в этом человеке. Семейные связи позволяли встречаться с Ласкалем в любое удобное время, — конечно, если пренебречь запретами отца.
Он навещал Ласкаля все чаще, храня абсолютное спокойствие, пока тот рисовал свои каракули на дорожке. Силвест все еще надеялся увидеть в них ключ — ибо не сомневался, что это будет ключ от сокровищницы.
И он получил… нечто гораздо большее.
Теперь уже нелегко вспомнить, как долго пришлось ждать в тот день, когда он выиграл свой приз. Чем сильнее сосредотачивался он на действиях Ласкаля, тем меньше в них видел смысла, — будто изучаешь длинную череду абстрактных картин. Как ни подстегивай восприятие, оно все равно слабеет.
Ласкаль уже приступил к шестой или седьмой непостижимой пастельной мандале, причем работал все так же истово, не жалея старания на каждый штрих.
Затем, без всякого предупреждения, он повернул голову к Силвесту и четко произнес:
— Доктор, жонглеры предлагают ключ.
Силвест был слишком потрясен, чтобы прервать его.
— Мне дали это понять, — продолжал Ласкаль, — когда я пребывал в Пространстве Откровения.
Силвест кивнул, постаравшись это сделать с невозмутимым видом. Какая-то часть его мозга сохраняла спокойствие и пыталась найти объяснение услышанному. Насколько он понял, границу завесы Ласкаль назвал «Пространством», в котором ему было даровано «Откровение». Это нечто слишком сложное, чтобы тратить время на его описание, и тем не менее язык у него, похоже, развязался.
— Было время, когда затворники путешествовали среди звезд, — говорил Ласкаль, ни на минуту не переставая рисовать, причем мелок он держал пальцами ноги, — почти так же, как это делаем мы. Это очень древний народ, владеющий секретами космических полетов уже миллионы лет. Да будет вам известно, они не похожи на нас. Совершенно иные.
Его нога положила малиновый мелок и взяла синий, а рука стала рисовать что-то на другом, чистом участке дорожного покрытия. Изображенное им существо состояло из множества сегментов и щупальцев, носило броню, держалось вертикально и обладало весьма сомнительной симметрией тела. Оно мало походило на инопланетянина, путешествующего между звездами, а скорее напоминало чудовищ, ползавших по дну докембрийского океана. Чуждое и страшное.