К страданью я привычки не имею.
Не плакал, Не кричал. И не рыдал.
А вдруг беда?
Ну как я встречусь с нею?
Как выдержу её? Как оправлюсь с ней?
Спокойно всё пока. Пока всё мило.
Но сердце ощущает всё сильней
Трагическую подоснову мира,
И я чего-то напряжённо жду.
Задумываюсь. Голову склоняю.
Во мне смятение: как встречу я беду?
Беду
как встречу я?
Не знаю.
1967
* * *
Поют слепые. Жаждет петь и петь
Тот, кто ослеп. Хрипотца с непривычки.
Тоскует сердце, не могу терпеть,
Когда заслышу голос в электричке!
Гомер, вслед за тобой те, что слепы,
Бредут, как бы без лампы по забою.
...И бандурист поёт среди толпы
В слезах, наедине с самим собою.
Все шарят палкой — только б не упасть.
Поют, поют, поют. Закрыты веки.
Как видно, к песне беспредельна страсть
У тех, кто солнце потерял навеки.
1961
* * *
Ал. Михайлову
Художник, воспитай ученика,
Сил не жалей его ученья ради,
Пусть вслед ведёт его рука
Каракули по клеточкам тетради,
Пусть на тебя он взглянет свысока,
Себя на миг считая за провидца.
Художник, воспитай ученика,
Чтоб было у кого потом учиться.
1961
* * *
В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Серёжка с Малой Бронной
И Витька с Моховой.
А где-то в людном мире,
Который год подряд,
Одни в пустой квартире,
Их матери не спят.
Свет лампы воспалённой
Пылает над Москвой
В окне на Малой Бронной,
В окне на Моховой.
Друзьям не встать. В округе
Без них идёт кино.
Девчонки, их подруги,
Все замужем давно.
Пылает свод бездонный,
И ночь шумит листвой
Над тихой Малой Бронной,
Над тихой Моховой.
1953
* * *
На вешалке в передней шубка кунья,
И в комнате, в нелёгкой духоте,
Та женщина — тряпичница и лгунья —
Сидит, поджавши ноги, на тахте.
В окне рассвет идёт на смену мраку.
Там голубю привольное житьё...
Она сейчас должна поднять в атаку
Всё обаянье юное своё.
На блузке брошь с тяжёлою оправой,
И пальцы молодые холодны...
Зачем такой,
никчёмной и неправой,
Глаза такие гордые даны?
За окнами, покинув горстку проса,
Уходит голубь в купол голубой...
Из века в век поэзия и проза
Смертельный бой ведут между собой.
1954
* * *
В семнадцать лет я не гулял по паркам,
В семнадцать лет на танцах не кружил,
В семнадцать лет цигарочным огарком
Я больше, чем любовью, дорожил.
В семнадцать лет с измызганных обмоток
Я шёл, и бил мне в спину котелок,
И песня измерялась не в куплетах,
А в километрах пройденных дорог,
...А я бы мог быть нежен, смел и кроток,
Чтоб губы в губы, чтоб хрустел плетень!..
В семнадцать лет с измызганных обмоток
Мой начинался и кончался день,
1952
ЧЁРНЫЙ ХЛЕБ
Я помню хлеб. Он чёрен был и липок —
Ржаной муки был грубоват помол.
Но расплывались лица от улыбок,
Когда буханку ставили на стол.
Военный хлеб. Он к щам годился постным,
Раскрошенный, он был неплох с кваском.
Он вяз в зубах, приклеивался к дёснам,
Его мы отлепляли языком.
Он кислым был —
ведь был он с отрубями!
Не поручусь, что был без лебеды.
И всё ж с ладони жадными губами
Я крошки подбирал после еды.
Я неизменно с острым интересом
И с сердцем замирающим следил
За грозным, хладнокровным хлеборезом.
Он резал хлеб!
Он чёрный хлеб делил!
Я восторгался им, прямым и честным.
Он резал грубо, властно, без затей,
Горелой коркой,
как в угле древесном,
Испачкавшись почти что до локтей.
На нём рубаха взмокла холстяная.
Он был велик в восторге трудовом.
Он резал хлеб,
усталости не зная,
Лица не вытирая рукавом!
1955
* * *
Я видел мир таким, какой он есть,
Тот страшный мир с яругами кривыми,
Со степью снежною, где места нет, чтоб сесть,
С примёрзшими к винтовкам часовыми.
С путём бессонным от костра к костру,
С берёзами, издёрганными ветром,
С весенним ливнем, что, пробив листву,
Гудя, уходит в землю на полметра.
Я видел мир, где чёрная вода
Из мелких лужиц и канав целебна,
Где в небо звёздное взлетают города
И к сапогам ложатся слоем щебня.
Сейчас повис он, стихший до утра,
Какой-то незнакомо оробелый,
В дрожащей капле у конца пера,
Безмолвной ночью над бумагой белой.
1951
ЛОШАДЬ
Ракета, атмосферу прорывая,
Уйдёт туда, где теплится звезда...
А ты, о лошадь, ты душа живая,
В наш сложный век исчезнешь без следа.
Ты шла, влача громоздкость катафалка,
Ты в бой летела, яростно трубя,
Ты ковыляла пахотой. Мне жалко,
Печальное животное, тебя.
Ты на дыбы не встанешь средь базара
Перед цыганом, глаз скосив со зла,
Губой не тронешь мёртвого гусара,
В траву густую павшего с седла...
Наделена и жалостью и злобой,
Была ты и надменна и кротка.
Тряслась под коронованной особой
И под тщедушным телом бедняка.
Но пробил час, и ты уходишь, лошадь,
Назад куда-то, в средние века.
А я б хотел вожжами огорошить
С ямщицкою тоской коренника!..
Ещё ты попадаешься покуда,
Почёсываясь хмуро о забор,
Копыта врозь, стоит смешное чудо,
Но вынесен суровый приговор.
1958
ПРИКИНЬ!..
Он приближается, предел,
Горчащий, как полынь...
Чего ж ты в мире не успел?
Задумайся. Прикинь.
Быть может,
ты недодышал?..
Тогда скандал. Аврал!