Все держат пальцы растопыркой,
И папироса в них торчит.
А вот и он — со шпилем замок,
Флаг в клеточку. А рядом пруд,
И в пруде том, откинув набок
Головки,
лебеди плывут...
На Марс мы мчимся на ракете.
Чего в двадцатом веке нет?..
Но только варвары и дети
Так, удивясь, глядят на свет.
Искусство — вот оно, навынос,
Для площадей, для шумных масс...
Великолепная невинность,
Всё видеть словно в первый раз.
Ты вне критических придирок.
Нам на зубах навяз мотив...
...Ведь мудрость давит на затылок,
Но бьёт по сердцу примитив.
1968
ОДА ЛИНИИ
На мир скорее посмотри —
И лёгким мановеньем рук
Из мира контур убери,—
Мир в хаос превратится вдруг.
Ну, так какого же рожна
Кричим, не смысля ни черта?
О, как же на земле нужна
Ограничения черта!
Я более скажу: и нет
На свете ничего важней,
Чем линия,— любой предмет
Предметом делается с ней.
Какая странная игра!
Ты линией к себе влеком:
Кривая линия бедра,—
И к горлу подступает ком.
Беру перо: вмиг создана
Корова росчерком одним.
Я славлю линию! Она
Живое делает живым.
Будь власть моя,— всё ерунда!
Мне, право, бред всегда претил —
Я б параллельным навсегда
Пересекаться запретил.
Так в чём её всё ж будет суть?
Долбили ж в голову тебе!
Она? Так то кратчайший путь.
Меж точек, помнишь, А и Б.
И мы куда-то все идём.
Пред нами линия вдали
Лежит,— то вечный окоём —
Слиянье неба и земли.
1965
ЗАВЕДУЮЩИЙ ПОЭЗИЕЙ
Я заведовал поэзией
Позиция зава — позиция страдательная.
В ней есть что-то женственное
Тебе льстят, тебя обхаживают
На тебя кричат.
С часа до пяти ежедневно я сидел за столом
И делал себе врагов.
Это было нечто вроде
Кустарной мастерской:
Враги возрастали в геометрической
Прогрессии.
Оклад, из-за которого
Я пошёл заведовать,
Уходил на угощенье
Обиженных мною друзей.
На улице я ловил на себе злобные взгляды.
Это продолжалось до тех пор,
Пока меня вдруг не осенила одна
простая истина:
Авторы не хотят печататься!
Они хотят, чтобы их похвалили.
Возврат рукописи — болезненная операция:
Я стал её делать под наркозом.
От меня уходили теперь,
Прижав к груди отвергнутую рукопись,
С сияющим лицом,
Со слезами благодарности на глазах.
Но и принятая рукопись
Должна пройти редколлегию.
Замечания членов редколлегии
Похожи на артиллерийские снаряды:
Ни одно не попадает туда,
Куда упало другое.
Иногда рукопись была похожа на мишень,
По которой стреляла рота.
Авторы шли.
Юнец. Пишет лесенкой...
Старый поэт. Одышка. Сел.
Мясистая рука с перстнем
Лежит на толстой палке...
Парень ростом под потолок.
Со стройки. Комбинезон в краске и в извёстке.
Положил кепку. Она приклеилась к столу.
Уходя, едва отодрал...
Тучная дама. У детей коклюш.
Чёрствый муж. Не понимает.
Пишу урывками!
Надо то в магазин,
То приготовить. Всё сама, сама.
Без домработницы...
Человек. В чёрных как смоль глазах
Лихорадочный блеск.
Заявление:
«Прошу назначить меня
Писателем Советского Союза».
Сумасшедший...
Прут. Все пишут стихи.
Пишет весь мир!
Я разочаровался в людях.
Я стал подозревать каждого:
Что делает директор треста,
Когда он один запирается
В своём кабинете?
Милиционер — у посольства?
Авторы шли. Тонны и тонны стихов.
Слова слипшиеся, как леденцы в кулаке.
В них слабенький яд.
Но в больших количествах — опасно.
Я отравился.
Я был как перенасыщенный раствор:
Ещё чуть-чуть, и начнётся кристаллизация,—
Поэзия станет выпадать во мне
Ромбами или октаэдрами.
Я бы возненавидел поэзию,
Люто, на всю жизнь.
Но вдруг попадалась строка...
1961
* * *
Что же, я любил тебя когда-то?!
...Оказалось: нет тебя милей!
Вот она, больничная палата...
Ты меня возьми и пожалей!
Может, в этом глупость виновата!
Что ж тут слёзы: лей или не лей!
Вот она, больничная палата,—
Ты меня возьми и пожалей...
Оказалось: не по средствам плата!
Я обжёгся... Это от углей!..
Вот она, больничная палата...
Ты меня возьми и пожалей.
1973
МЕМУАРИСТ
Фанера, схожая с муаром,—
Перегородка. Шаткий стол...
Он пристрастился к мемуарам.
Напружил шею, точно вол.
Всё в прошлом! Что ж такого, право,
Что позади его зенит?!
Час пробил. Началась расправа.
Того воспел. Того казнит.
«Ага! Ну как. Пришла расплата?!»
(На миг перестаёт писать,
Чтоб в недрах рваного халата,
Сопя, подмышку почесать.)
Нет, слаще не было работы,
Что крики плачущей жены!
Ещё не сведены все счёты,
Итоги не подведены!
Ликует он и негодует,
Ведь жизнь была одна дана!
(Не чувствует того, что дует
Из незакрытого окна.)
О чём же это он хлопочет?
Как связи порванную нить,
Он нынче справедливость хочет
Под артогнём восстановить.
«Нет, их от праведного гнева
Отныне козни не спасут!»
Он бьёт направо. Бьёт налево.
Сидит, верша свой страшный суд.
Он судит всё, что знал на свете,
По правде! Он не помнит зла.
(И пусть кричат уже соседи —
Он не пойдёт играть в «козла».)
Конечно, в жизни было всяко:
Там — промолчал. То — обходил.
Но голос совести, однако,
В конце концов — а победил!
Нажал. Перо сломалось. Брызга
На лбу. И, тяжело дыша,
Окончил грифелем огрызка
Чернильного карандаша.
И едко поджимает губы,
А пальцы мочку теребят...
И чудится ему, что трубы