В то утро в спальне было темно, улица была мрачной, пасмурной и едва видимой. Липучка встал на задние лапы, чтобы получше вглядеться в этот "внешний мир", придвинулся носом к стеклу… И вдруг по ту сторону стекла, на том самом месте, где обычно находился Липучка-Второй, поднялось на дыбы нечто грязно-коричневое, узколицее, с первобытно-низким лбом, темными злыми глазками без белков и непропорционально большой челюстью, полной клиновидных зубов.
Липучка был ошеломлен и самым отвратительным образом напуган. Почувствовав жадную хватку этого существа, вцепившегося в его вдруг ослабевший дух, он инстинктивно телепортировался метра на три назад, использовав свой дар спрямления кривых в пространстве-времени и перемещения в искривленном пространстве (в эту его способность Киса-Иди-Сюда напрочь отказывалась поверить, да и Старая Конина признал с большим трудом).
Тут же, не теряя ни секунды, Липучка вскочил на ноги и на предельной скорости слетел по лестнице, запрыгнул на диван и несколько секунд пристально изучал Липучку-Второго в настенном зеркале, не расслабляясь ни единым мускулом до тех пор, пока окончательно не убедился, что все-таки остался самим собой, не обратившись в гадкое коричневое видение, напавшее на него из окна спальни.
("Ну а сейчас, как по-твоему, что ему было надо? — спросил Старая Конина у Кисы-Иди-Сюда, — чего он там высматривал?".)
Позже Липучка узнал, что видел всего лишь дикую белку, любительницу орехов и грибов, целиком принадлежащую улице, внешнему миру, а вовсе не зеркальному или внутреннему (если не считать ее набегов на чердак дома). Тем не менее, он сохранил яркое воспоминание об этой вспышке оглушительного, глубинного ужаса из-за того, что на месте Липучки-Второго оказалось иное существо. Он с содроганием думал о том, что могло бы произойти, пожелай белка и впрямь воспользоваться его растерянностью и подменить его душу своей. По-видимому, зеркала и все связанные с ними ситуации, как он и опасался, чреваты насильственной утратой духа. Он сохранил эту информацию в том ящичке своей памяти, который был отведен для опасных, волнующих, но потенциально полезных сведений. Таких, например, как, возможность выбраться из окна через форточку (точность прыжка и острые когти!) и взлететь над деревьями.
В те дни ощущение грядущей перемены начало стремительно расти в его душе. Ему уже с трудом давалось ожидание момента, когда густой вкус законно выпитого кофе позволит ему заговорить.
Он рисовал себе эту сцену в деталях. Виделось ему это примерно так.
Вся семья собралась в кухне. Ашурбанипал и Клеопатра уважительно смотрят снизу, из-под стола, а он сидит, выпрямившись, на стуле, легко держа в лапах (а может быть, уже в руках?) свою фарфоровую чашку, пока Старая Конина наполняет ее черным, дымящимся напитком. Он знал, в процессе Великой Метаморфозы у него появятся руки, но в какой момент это произойдет, мог пока лишь догадываться.
В те же самые дни другая критическая ситуация в семье начала быстро усугубляться. Он догадывался, что Сестренка гораздо старше Малыша и давно должна была бы подвергнуться своей собственной, в некотором смысле менее эффектной, но столь же необходимой трансформации (первую порцию конины трудновато сравнить с первой чашкой кофе!). Ее время давно должно было прийти. Липучка чувствовал, сколь ужасно это немое вампирическое существо, населяющее тело быстро растущей девочки, существо, пригодное лишь для того, чтобы стать кровожадной кошкой. Страшно даже подумать о том, что Старая Конина и Киса-Иди-Сюда должны были бы всю свою жизнь ухаживать за этим чудовищем! Липучка сказал себе, что если ему представится когда-нибудь возможность облегчить страдания своих родителей, то он не станет колебаться ни секунды.
И вот настала ночь, когда ощущение перемены в нем достигло взрывной силы. Стало ясно: завтра.
Весь дом пребывал в необычайном беспокойстве: сами собой трещали половицы, из кранов текло, занавески таинственно шелестели перед закрытыми окнами (и Липучка понимал, что множество духовных миров, заключенных в зеркалах, оказывает сильное давление на этот мир).
Киса-Иди-Сюда и Старая Конина спали сегодня особенно крепким, отчасти даже наркотическим сном, потому что на улице установились холода, и чтоб согреться, они выпили виски со льдом и чуть перебрали. Поэтому Липучка решил, что ему надо быть повнимательнее. Малыш тоже спал, хотя и неспокойно, со всхлипами: его беспокоил лунный свет, падавший сквозь щель между шторами, хотя липучка был уверен, что ни люди, ни кошки штор не раздвигали. Котенок лежал у кроватки, закрыв глаза, но внутренне он был очень неспокоен. Его дико возбужденный дух рвался вовне, в новую великую жизнь. Он не мог ни о чем думать, мысли скакали с пятого на десятое. В эту ночь ночей спать было просто немыслимо.