— А почему Иван Федорович предложил вам открыть выставку? — спросил Серега.
— Сам по себе я мало что стою, — усмехнулся Кирилл, — просто я представляю фирму, которая будет поставлять вашему заводу оборудование. Директор у вас — просто душка!
— Простодушка или просто душка? — не понял Серега.
— И то, и то, — усмехнулся Кирилл, но тут же исправился. Конечно, в хорошем смысле слова…
«И тут бизнес, — подумал Серега, — наверняка мистер Розенфельд получил цеу загнать здесь оборудование, которое во всех нормальных странах уже списывают. Неликвиды, так сказать. Директор о мировом уровне имеет представления такие же, как о ядре Земли или о какой-нибудь туманности Андромеды. Что-то слышал, что-то видел, но надуть его — пара пустяков. А поскольку мистер Розенфельд, наверное, напустил важности, туману и всего прочего, то директор и увивается вокруг него, боясь, что контракт заключат другие и уйдет у него из-под носа чудо-технология…»
Владик оставил Клингельмана и подошел к «Истине».
— Ну как, Кирилл Евсеевич, я вас обманул?
— Нет, — лаконично отвечал Розенфельд, — не обманули. Это серьезная вещь.
— Вы уже знакомы с автором?
— Разумеется. Оказывается, моя жена его хорошо знала в молодости. У нас прекрасное взаимопонимание.
— Сергей Николаевич, — спросила Ольга, приглядываясь к полотну, — эти женщины в правой и левой части картины, они написаны с натуры?
— Вообще-то, да.
— Это одна и та же натура, не правда ли?
— Совершенно верно.
— А можно с ней познакомиться?
— Можно, — сказал Серега, — она находится в областном следственном изоляторе… Короче, если вас туда пропустят…
Владик кинул на своего однокашника оторопелый взгляд. Гласность гласностью, а все-таки…
— Что, все-таки и сейчас? — в лице Розенфельда появилось странное отражение беспокойства, не то сочувственного, не то злорадного.
— Дело уголовное, — успокоил Владик, намереваясь закрыть эту тему.
— Наркотики? — предположил Кирилл.
— Родственника вилкой ткнула спьяну, — сказал Серега попросту, — насмерть.
— Ужас! — ахнула Ольга. — Ее лицо на алой части холста… Это и похоть, и ненависть, и жестокость. Теперь я отчетливо вижу это.
— Но это не истина, — грустно улыбнулся Розенфельд, — истина там, за черной полосой. Эта мерзкая, похабная баба олицетворяет лишь некий циничный, негативный взгляд на мир. Точно так же как святоша на голубом фоне — это взгляд идеализирующий, приукрашивающий. Свет истины только озаряет их, как бы высвечивает то, что при первом взгляде не видишь. Смотри, Олечка, левая дама играет святость, именно играет! При определенном ракурсе кажется, что она подмигивает одним глазом. Пошло, по-проституточьи. Но самое интересное, что и другая не такая уж стерва, как кажется! У нее, если присмотреться, можно увидеть и тоску, и грусть — возможно, по настоящей любви, по какому-то высокому предназначению.
— Совершенно верно, — послышался голос с легким дальневосточным акцентом, — мистер Розенфельда совершенно права. Это очино точно. Мы видим то, чего нета, а то, чито есть, мы не видим! Это — истина! Мы будем это покупать.
Мацуяма-сан заявил так уверенно, что Серега даже задумался, не сделает ли он харакири, если вдруг проиграет на торгах Клингельману.
Как раз в этот момент объявился и Клингельман. Он по-прежнему беседовал через переводчицу со Степанковской. Он подошел к картине уверенно, с той обстоятельной и спокойной деловитостью, которая говорила: «Ну, что вы тут можете предложить?» Постепенно к картине стали сходиться и прочие, появились даже «береты».
— Вери интрестинг! — воскликнул Клингельман. — Итс вандефул. Бит арт.
— Мистер Клингельман сказал, что это очень интересно, это чудесно, это большое искусство, — сообщила переводчица.
— Вы хотели бы познакомиться с автором? — спросил Владик.
— Йес, — кивнул Клингельман.
— Позвольте представить — Сергей Николаевич Панаев.
Владик все-таки выглядел при этом неважно, немного. по-холуйски. Мацуяма-сан тоже обернулся.,
— Очино приятно. Кендзо Мацуяма, — и вежливо поклонился, а затем дал Сереге визитную карточку.
— Ай м вери глэд ту си ю, мистер Панаев! — Клингельман сделал демократическую улыбку и тоже подал Сереге визитную карточку. Серега как-то чутьем понял, что и ему бы следовало дать свою, но откуда же ее возьмешь?