За чаем разговор поначалу шел степенный, неторопливый. Сереге даже казалось, что он попал в какие-то давние, чуть ли не дореволюционные времена, или снимается в каком-нибудь фильме на чеховский сюжет. Беседовали о музыке, в которой Серега, увы, понимал мало. Судя по всему, Вера Сергеевна и Иван Валентинович тоже не были большими знатоками, поэтому дискуссия шла в основном между первым и третьим поколением Демьяновых.
Вопреки обычным представлениям о том, какие позиции могут занимать в споре противоборствующие деды и внуки, дед и бабка защищали музыкальные ценности 30-50-х годов, а внучка — более древние: Глинку, Чайковского, Танеева. Рок-музыки не касались. Изредка кто-нибудь из троих вставал и подходил к пианино, чтобы наиграть отрывок из какой-либо пьесы или даже симфонии, песни или романса. Особенно поразило Серегу, как Аля, доказывая деду вторичность музыкальных произведений любимой им эпохи, сыграла марш «Легендарный Севастополь» и доказала, что если его играть чуть помедленнее, то получается почти точь-в-точь «Молодые капитаны поведут наш караван»… На это дед возразил, что нечто подобное было и раньше, в доказательство чего сыграл сначала «Смело, братья, бурей полный парус свой направил я…», а затем «Из-за острова на стрежень…» Как выяснилось, и эти произведения, если сыграть их медленнее или быстрее, будут похожи на предыдущие… Раньше этого Серега не знал, но для него самым главным открытием стало другое. Оказывается, в искусстве даже известные и широко известные произведения могут почти повторять друг друга. А что будет, если и он, не зная, не догадываясь даже, кого-то повторяет?! Наверняка, кто-то уже видел образ мечты в парящей девушке… А тот, у кого лучше техника или цветовое зрение, наверняка мог сделать ее и лучше, чем Серега.
Что-то могло сделать его труд напрасным, превратить в какое-то независимое копирование, а потом какой-нибудь досужий критик будет считать его подражателем, таким же, как несчастного мальчика Иванова. И не будет жалко, если, заплатив двойную цену, кто-то изрежет картину на куски и предаст огню.
Серега аж похолодел от этих размышлений и испытал на какое-то время желание рвануть поскорее домой, к мольберту, и писать поскорее, пока его никто не опередил. Но дороги домой Серега не знал, надо было еще суметь выбраться из этого закрытого поселка. А потому пришлось не рыпаться и терпеливо слушать.
Впрочем, это было не самое страшное. Серега, как и всякий глухой провинциал, несмотря на свое высшее художественное образование, очень боялся, что эти эстеты зададут ему неожиданный вопрос. Ответишь, как учили, — сочтут болваном или ортодоксом, а не ответишь — и вовсе в дураках останешься.
Его, однако, не теребили. Более того, похоже, что его присутствия вообще не замечали до тех пор, пока разговор с узкомузыкальных тем не сместился на общеэстетические.
— Гармония! — воскликнула баба Шура, отвечая на какую-то длинную-предлинную тираду внучки, помянувшей то ли Баха, то ли еще кого-то. — Гармония — символ недостижимого идеала, можно лишь приближаться к ней, но достичь нельзя. Это как горизонт.
— Или коммунизм, — съехидничала внучка.
— Да, — согласился дед, — и коммунизм тоже. Это идеал общества, царство Божие для безбожников. Стремление приблизиться к нему — благо, а шаг в сторону — грех! Так и в искусстве, если ты идешь к идеалу и гармонии — нормально, если разрушаешь идеалы — то это бардак! И наше искусство ушло дальше, чем Бах!
— Прекрасный пример гармонии, — хихикнула Аля, — особенно слово «бардак». Я не говорила, что достижима абсолютная гармония, нечего мне втолковывать прописные истины. И я не считаю, что ее достигли в прошлом, а теперь утратили. Но вот насчет того, что кто-то из советских композиторов ушел дальше Баха к гармонии и красоте, тут я сильно сомневаюсь. Мы сейчас только возвращаемся к настоящему Пониманию красоты от вашего «соцреализма».
— Это куда же это вы возвращаетесь, господа? — прищурился дед. — К какофонии? К абсурду? К декадансу? Вот вопрос!
— Кстати, социалистический реализм — это отнюдь не осужденная партией опера «Великая дружба!» — добавила бабка. — Это Ленинградская симфония Шостаковича! А ваш какофонист Шнитке забудется! Пройдет мода, и о нем никто не вспомнит.
— Бог с ней, с музыкой, — не давая опомниться Але, атаковал дед, — ты вспомни картину «Фашист пролетел»! Я как того парнишку-пастушка вижу, у меня всегда злость разгуливается. Так бы и взлетел, форсаж дал, догнал гада и на гашетку, на гашетку. Чтобы этот «мессер» не ушел. Вот это искусство! Это — соцреализм! Он к действию зовет, к бою и к радости. У того же Пластова вон еще и «Витя-подпасок» есть. Голодраный, послевоенный, а как улыбается, как счастлив! Он же верой живет! Верой! А у вас веры нет и раньше не было. Вы думаете, что идете к Христу, к древней правде, к морали и добру, а на самом-то деле идете хрен знает куда. В Бога по-настоящему, как предки наши, вы не поверите, а в марксизме — разуверились.