ФИНИШ
Суббота, 4.11,1989 г.
Он вытащил мольберт с подрамником на двор и, сев на чурбак, увидел, наконец, что получилось. С надеждой, которую испытывает утопающий, хватающийся за соломинку, Серега искал огрехи и недостатки, искал, что можно было сделать лучше. Искал, но не находил, и от этого его все сильнее и сильнее обволакивало чувство отрешенной, безразличной, тупой умиротворенности. Да, все вышло так, как он хотел. Но на сей раз он действительно превзошел собственный интеллект. Все до последней точки было сделано его руками, его умом, его зрением, но сделано было так, что и ему самому многое казалось таинственным. Было нечто иррациональное, пришедшее из подсознания, а может быть, и вообще из каких-то сверхъестественных сфер… Да! У Сереги, закоренелого атеиста, мигнуло в голове нечто похожее на ту вспышку, которую он изобразил в «Откровении»: а что, если он, Серега Панаев, всего лишь орудие, сложный инструмент в руках Неведомого, Непознаваемого, как черная полоса «Истины», Верховного существа? Быть может, через посредство Сереги это Существо желает донести до людей то, чего нельзя высказать до конца словами и что можно познать лишь в зрительных образах? Ведь отчего-то прежнее «мурзильничанье» не складывалось в такую сложную, необычно глубокую систему, А ведь разницы в подходе не было. Просто Серега не мог не писать, у него не было другого хобби. И все три картины рождались от пустоты, скуки, безысходности и смятений, к которым неизбежно примешивалась женская натура: Галька, Люська, Аля… Что в них было общего, кроме женского естества и близости с Серегой? Первые две чем-то похожи по манерам, привычкам: грубоватые, спивающиеся бабы, Аля в этом на них не похожа. Но по возрасту Люська и Аля ближе друг другу, чем Галька. И у Гальки с Алей есть общее — они живы, а Люськи нет… И все они вдохновляли Серегу на живопись, он превращал их в символы, хотя изображал без всякого отступления от канонов, не нарушал пропорций, не искажал лиц, не украшал и не безобразил. Они получились живыми и в то же время идеальными, словно овеществившиеся мысли. В том, что они вышли загадочными, Серега был не виноват.
Еще тогда, когда покойный ныне Владик Смирнов разобрал по косточкам «Истину» и нашел в ней то, чего Серега не видел, Панаев начал это понимать. Тоща он, впрочем, больше иронизировал над своим однокашником. Действительно, тогда казалось смешным, что, сделав два наброска с пьяной кривляющейся бабы и чуть-чуть выписав их, можно достичь каких-то серьезных мыслей и обобщений. «Откровение» тоже прорвалось само собой, ведь мысли поначалу шли совсем в иную сторону. Сколько бился Серега, выискивая позу для Люськиного тела, а нашел как-то внезапно и неожиданно. И «Мечта», родившаяся при его соитии с Алей…
Тут у Сереги, как говорится, совсем «поехала крыша». У него вдруг появилось почти серьезное убеждение, что весь триптих родился от его потустороннего брака с каким-то таинственным существом, принимавшим образ то Гальки, то Люськи, то Али. И существо это — может быть, богиня Красоты — в благодарность за любовь и страсть наделяло Панаева духовной силой для сотворения этих трех шедевров. А может быть, это существо было еще раньше Олей, вдохновившей на «Алые паруса». И может быть, теперь оно приняло облик Джулии ди Читтадоро? Тогда надо ждать еще одного озарения…
Но эту мысль удалось отогнать. Сере га все же еще не свихнулся. «Нагородил, намудрил, — усмехнулся он внутренне, — а всего проще подумать, что я сам себе и вбил в голову, что все это — гениально. Кто мне об этом сказал? Владик! У него главное — продать. Он продал. Аукцион — гонка, битва честолюбий. Сошлись тузы, нагнали цену. Реклама себя, а не меня… Ну, может быть, и меня, но только косвенно, так сказать, отскоком. Если Аля продаст Мацуяме за миллион «Откровение» и «Мечту», то это будет удачей. Это надо делать быстро, пока японец еще не забыл. А то он их вообще не купит. Конечно, полтора миллиона нынешних рублей — это для него ерунда. Какие-нибудь двести пятьдесят тысяч долларов… А может, вообще компьютерами отдаст или видеомагнитофонами. И будет триптих висеть у этого воротилы, не известный практически никому».
Серега убрал картину со двора, закрыл сарай и вернулся в дом. Им владела апатия и безразличие. Не хотелось ничего, жить не хотелось. Мозг был высушен, и казалось, что черепная коробка вообще опустела. Серега, не раздеваясь, бухнулся на кровать и стал глядеть в потолок. Еще никогда не казалось ему столь бессмысленным собственное существование.