— Сережа, — позвал Смирнов, — мы как раз хотим с тобой посоветоваться. Не можем найти для твоей «Истины» нужное место…
— Нужное место у нас на первом этаже, — усмехнулся Серега, — если справа от лестницы — женское, если слева — мужское.
— Можно без каламбуров? Все ребята говорят, что это гвоздь… Гвоздь выставки и аукциона, естественно. Мы показали слайд с твоей «Истины» мистеру Клин Гельману, и он сказал: если слайд передает ее достаточно точно, то он возьмет даже за миллион. Представляешь себе?
— Дураку деньги некуда девать, а вы и рады…
— Да нет, он прижимистый. Просто знает цены на такие вещи. У нас не «Сотбис», но они тоже когда-то начинали. Показали слайд и Кендзо Мацуяме. Этот сказал, что купит обязательно. Представляешь себе такую дуэль? Знаешь, сколько они смогут нагнать цены? По нашим данным, у каждого больше чем по сто миллионов.
— А начальную какую даете?
— Тысячу рублей. Ориентировочно, конечно… Все-таки я тебе хочу еще раз предложить — возьми то, что причитается. Надо все оформить, а то мне эта картина руки жжет. Я чувствую себя вором, понимаешь?
— А сейчас как ты ее хочешь выставить? Под чьей фамилией?
— В том-то и дело, что она у меня не дареная, не купленная. Дарственную написал хотя бы… Или уж продавай задним числом.
«А, пропадай моя телега!» — махнув рукой на сомнения, Серега загнал «Истину» за тыщу. Уже потом он сообразил, что Владик себя не обидел. Продав картину, Серега уже не мог претендовать на деньги от мистера Клингельмана или Мацуямы-сан. Теперь это была собственность «Спектра», и все денежки шли в карман Владика и его друзей. Но Серега не чувствовал себя обманутым.
Радостью этого дня был баллон с газом, который наконец-то привезли. Кроме того, вечером пришла Люська с курицей и баночной селедкой. Это уже походило на семейную жизнь, и Серега с некоторым смущением сказал:
— Ты, Люсь, уж больно тратишься на меня. На вот… две сотни…
— Это чего, уже расчет, что ли? — прищурилась она. — Надоела?
— Нет. Это как жене, на хозяйство.
Фыркнув, не без удовольствия, Люська деньги забрала. Похоже, ей понравилось быть в роли жены, и она, отстранив Серегу, изготовила ему курицу по всем кулинарным правилам так, что пальчики оближешь. От вчерашнего пиршества тоже осталось порядочно, взялись доедать, но так все и не доели.
— Гальку в ту среду судить будут, — сообщила Люська. — Жена ее братца двоюродного приходила. У них похороны, так ей вне очереди. Ругалась, спасу нет! Я и то столько мата не знаю. «Расстрелять ее надо, тра-та-та, самой глаза повыкалывать!» — и в рев. Страшное дело! Во озверел народ, а? Наши бабы говорят, что до гражданской войны может дойти… Правда, что ли?
— Не знаю, — хмуро ответил Панаев, — теперь вообще, черт те что может быть! Только я думаю, это уж очень страшно будет. А если сгоряча ракетами начнут друг друга фигачить? Тут не то что Чернобыль, а уж не знаю что получится… А у нас если уж задрались — то не остановишь.
— Говорят, продавцов первых порежут…
— Ну, видать, насолили очень.
— Серенький, я к тебе прятаться приду… Пустишь?
— В кровать, что ли? Прячься! Хоть сейчас.
Сегодняшний секс получился какого-то спортивного стиля. Не то йога, не то ушу, не то аэробика. В общем, весело и капельку безобразно. Бегали по комнатам, ползали по полу, прижимались к стенам…
Во время этих игр, когда Люська, ухватив Серегу за запястья, изобразила из него распятие, в голове Панаева вновь мелькнула прежняя картинка, которая привиделась ему ночью: Христос на кресте и женщина… Искушение? Соблазн? Что же все-таки за дама вертится вокруг Спасителя? Или она языческая богиня, снизошедшая к человеку, отвергнувшему ее ради веры в единого Бога? Ересь?! А почему бы и нет! Время нынче такое, все ереси всплывут ли, они, как известно, не тонут… Или это символ вселенской любви?
Но, конечно, додуматься не позволяла обстановка. Слишком уж азартна и непоседлива была сегодня Люська…
Когда засылали, Серега спросил:
— А не знаешь, Гошу когда хоронить будут?
— Никогда, — зевая, ответила Люська. — Он себя продал. С него скелет пойдет на учебное пособие. Потроха раньше заспиртуют, мозги. Может, для медучилища, а может, еще для кого…
— Бр-р… — поежился Серега. — Веселая жизнь! И почем, интересно?
— Рублей пятьсот, говорят.
— Это всего-то? За человека?
— Да он же весь проспиртованный, от него же на запчасти ничего не возьмешь — все гнилое… Ты что, тоже, что ли, решил продать?
— Да нет… Мне пока не надо, сегодня тыщу получил за картину.