— Нормально! — сказал оператор. — Давайте художника.
Теперь Вера Васильевна стала поворачивать Серегу. Наконец, установив его так, как ей хотелось, ока провела краткий инструктаж:
— Главное, не волнуйтесь, отвечайте естественно. Пока вас еще никто не видит, если где-то будет что-то не так, подрежем, уберем. Внимание, запись! Мы беседуем с одним из участников «Вернисаж-аукциона» художником-оформителем Сергеем Панаевым. Сергей Николаевич, что вы предложили «Спектру»?
— «Истину», — ответил Серега каким-то не своим, но довольно естественным голосом. — Ну а что получилось — я оценивать не могу.
— «Истина»? Это название картины, не так ли?
— Так.
— И в каком жанре она сделана?
— Затрудняюсь сказать… — пробормотал Серега, и Вере Васильевне это не понравилось.
— Стоп! — скомандовала она. Целившийся в Серегу радужный зрачок объектива опустился. — Сергей Николаевич, вы действительно не знаете?
— Не знаю…
— Хорошо, тогда надо этот вопрос опустить… Правда, боюсь, что и другими вас огорошу. Иван Федорович и Владислав Петрович свои ответы отредактировали, а с вами мы не работали. Давайте взглянем…
Вера Васильевна раскрыла блокнот и торопливо проглядела набросанные от руки строчки.
— Давайте вот с гот вопрос: «Чего вы ждете от аукциона?»
— Строго говоря, ничего… — ответил Серега. — Деньги я уже получил, а теперь чего ждать?
— Как с вами трудно…
— Да вы скажите мне, что вам хочется услышать, — посоветовал Серега. — А то я опять что-нибудь не то скажу/
— Ну хорошо. Надо сказать как-нибудь с волнением, оптимистично, но не притворно, естественно…
— Степанковская! — Иван Федорович вдруг резко сорвался с места и побежал. Там, куда он направился, разворачивалась, заехав во двор клуба, черная «Волга». Степанковская Нелли Матвеевна являлась первым секретарем горкома.
Владик усмехнулся, Серега тоже.
— Давайте поскорее! — заторопила Курочкина. — Надо и ее проинтервьюировать…
— Давайте.
— Чего вы ждете от «Вернисаж-аукциона»?
— Я жду многого, но надеюсь, что все будет прекрасно! — сказал Серега и сам засмеялся своей ахинее.
Курочкина покачала головой, что-то пробормотала под нос, возможно, даже ругательство, но времени у нее не было: Степанковская медленно плыла к входу в клуб, а рядом с ней, чуть отставая, как адъютант от маршала, вышагивал Иван Федорович. Все это Серега видел уже много раз и любоваться этим не хотелось. Ему неудержимо хотелось домой, тянуло «мурзильничать». Вчера он стоял перед планкой, прикидывал, примеривался. Сегодня надо было начинать разбег. И от этого разбега зависело, появится ли его новое творение или нет.
…Подрамник получился довольно большой — полтора на метр. Серега неторопливо пришивал к планкам холст обойными гвоздиками, ровнял, подтягивал — до звона. Руки работали как бы автоматически, а голова все больше и больше втягивалась в совершенно иное дело. Она уже несколько раз создавала и переделывала композицию, меняла цвет и позы, тени и оттенки. Потом, пока руки устанавливали холст на мольберт, разум убежал уже далеко, к самому финишу работы…
…Серега заканчивал грунтовку, когда неслышно подошедшая сзади Люська обняла его сзади и сладко притиснулась животом и грудью…
— Малюешь? — спросила она. — Это чего будет?
— Ты и я, вот чего будет… — ответил Серега, очищая шпателем комочки белил.
— Голые? — с азартом спросила Люська.
— Ага, — подтвердил Серега, и это была правда.
Оставив грунт сохнуть, он решил на время выкинуть работу из головы. Взялся помогать Люське, которая где-то добыла свежие помидоры, соленые огурцы и португальское постное масло из сои. Сделали смесь из всего этого с картошкой и селедкой, съели.
— Сегодня мне пиво завозили, — поделилась новостью Люська, — чуть не убили! Как танки перли. Хотела себе откачать — не вышло. Увидели бы — точно убили.