Иногда на арене ставили своеобразную дверь-вертушку: на столб навешивали четыре широкие двери со вставленными в них крепкими решетками. Двери эти вращались вокруг столба, и охотник, раздразнив зверя, прятался за такой дверью, выглядывал сквозь решетку, толкал перед собой вертушку, выбегал из-за одной двери и прятался за другую, «порхая», по выражению очевидца, "между львиными когтями и зубами". По случаю одной травли арену превратили в лес, прочно утвердив в ней большие деревья. Охотник, увернувшись от медведя, взлетает на дерево, но медведь хороший верхолаз и, преследуя врага, он лезет вслед за ним. Как спастись, куда укрыться? Видеть, как жизнь человека висит на волоске, как он всей своей находчивостью, ловкостью и силой пытается оттолкнуть смерть, глядящую прямо в глаза — это захватывало и волновало окаменелые сердца зрителей.
В амфитеатрах устраивали не только звериные травли. Редких, безвредных и обученных животных выпускали на показ зрителям. Искусство дрессировки стояло в древности очень высоко. О дрессировщиках — их называли «приручителями» — говорили, что они "вводят в общение с людьми медведей, быков и львов, забывших свою свирепость". Способы дрессировки были, вероятно, жестокими; Плиний обронил мимоходом, что слона, которому учение давалось туго, били. Как бы то ни было, но «приручители» доводили своих зверей до того, что "могли жить с ними в дружбе: учитель совал руку в пасть львам; сторож целовал своего тигра". Лучшими учениками оказывались, конечно, слоны, и чему их только не выучивали! Когда Цезарь, справляя свой триумф, въезжал на Капитолий, по обе стороны его колесницы шло сорок слонов с факелами в хоботах. Слоны выступали на арене, изображали из себя гладиаторов, танцевали под звуки бубна, в который ударял один из них; несли вчетвером носилки, в которых лежал слон, представлявший родильницу. Они всходили и спускались по натянутым канатам. На арене расставляли столы и ложа, на которых укладывались люди; слоны присоединялись к ним, пройдя по ложам с такой осторожностью и ловкостью, что никто из лежавших не бывал задет. Львы и тигры ходили под ярмом и везли колесницы, а дрессировщики времен Домициана обучали львов, поймав на арене зайца, подержать его в пасти, выпустить, опять поймать и снова выпустить. "Лев любит свою добычу, и заяц чувствует себя совершенно спокойно в его пасти", — умилялся Марциал, не упустивший случая польстить Домициану: львы знают, на службе у какого милосердного господина они состоят!
Во времена республики магистраты, которые собирались дать звериную травлю, обращались обычно с просьбой позаботиться о поимке зверей к наместникам провинций, где водились заморские звери. Целий, кандидат в эдилы, не давал покоя Цицерону, упрашивая его прислать ему побольше пантер. Цицерон был тогда (52 г. до н. э.) правителем Киликии; в соседних областях, Памфилии и Писидии, звери эти водились во множестве. "Позаботься об этом, — пристает он к почтенному консуляру, — тебе стоит только сказать слово, приказать и распорядиться; как только их поймают, у тебя уже будут мои люди, чтобы их кормить и перевезти…"; "стыдно тебе будет, если я не получу пантер…" и так из письма в письмо с июля по сентябрь включительно.
При империи, когда звериные травли вошли в моду и устраивались не только в Риме, но и по другим городам (в размерах, конечно, неизмеримо меньших и обычно не на заморских зверей, а только на тех, которые водились в Италии), охотой на зверей и ловлей их занимались тысячи людей. Покупка и продажа животных составляла крупную отрасль торговли. Кроме местных жителей (а в странах, изобиловавших животными-хищниками, например в Германии, Британии, в М. Азии и Северной Африке, своих охотников было, конечно, много), на охоту посылали иногда и солдат. Медвежатники из I Легиона, стоявшего около нынешнего Кельна, поймали за шесть месяцев 50 медведей. Они были освобождены от всех лагерных работ и занимались одной охотой.
Задача охотника усложнялась тем, что он должен был взять животное живым. Копали ямы, сажали туда козу или поросенка; голодный зверь шел на их голоса и оказывался в ловушке. Ставили тенета, устраивали облавы. Пленников, опутанных веревками и цепями, сажали в крепко сколоченные клетки и отправляли в Рим. Европейские звери ехали сушей медленно, на волах; африканские животные должны были переехать Средиземное море. Весь этот путешествующий зверинец надо было кормить. Если зверей везли императору, то забота об этом лежала на городах, через которые караван проходил. Повинность эта была тяжкая; еды требовалось много. Льву нужно в день 3 кг мяса. А если этих львов было много? А если проводники решили задержаться, как это случилось однажды во фригийском городе Гиераполе, где караван простоял четыре месяца? Возможно, задержка эта была вызвана состоянием животных, трудно переносивших переезд. Бывали случаи, что животные во множестве погибали в пути или приезжали на место больные и обессилившие. Еще труднее было везти детенышей, которых иногда, убив мать, охотник забирал из логова. С ними бывало немало возни: для дрессировки больше всего годились именно они, но вопрос с кормежкой стоял тут особенно остро. Малышам требовалось молоко. Приходилось обзаводиться стадом коз или коров, о прокормлении которых надо было тоже подумать; нужно было нанять людей для ухода за скотом. Начальники каравана не знали, вероятно, покоя ни днем, ни ночью.
Между гладиатором и охотником есть существенная разница: охотник идет на зверя; победу и славу ему приносит не убийство человека, а гибель животного, страшного и хищного. Зрители отчетливо сознают эту разницу. "Охота заслуживает всяческой похвалы", вместо гладиаторской бойни "она предлагает зрелище, где искусство и разумное мужество противопоставлены неразумной мощи и силе", — писал автор трактата "О разуме животных", включенного в нравоучительные сочинения Плутарха. "Охотник творит изумительные дела, мудростью побеждая природу зверя", — писал Либаний. Охота на арене, так же как и настоящая, была для древних чистой школой мужества и его демонстрация.
Глава десятая. МИМЫ, АКРОБАТЫ И ФОКУСНИКИ
Мимы
Маленький городок. На ступеньках храма сидит несколько человек, по одежде судя, — бедняки. Разговор не клеится; у каждого своя дума и своя забота. У бедного человека всегда много забот и всегда тревога, заработаешь ли завтра на хлеб, сможешь ли вовремя отдать долг. Каждый думает о своем, но все об одном и том же, и все больше и больше хмурятся лица. И вдруг неизвестно откуда, словно из-под земли выросли, появились несколько человек, от одного взгляда на которых становится смешно: коротенькие плащики, сшитые из разноцветных лоскутьев, сверху наброшен квадратной формы женский платок, едва доходящий до бедер; к ногам привязаны такие тонкие подошвы, что ноги кажутся босыми. Лица расписаны пестрыми красками, и сделано это умно и умело: линии проведены и краски подобраны так, что сразу определишь основные свойства обладателя такой физиономии. И с этих размалеванных лиц глядят хитро и насмешливо такие умные глаза! "Мимы, пришли мимы!", и люди уже улыбаются, глядя на эти потешные фигуры; по площади уже перекатывается смех, и из домов, из мастерских, бросив работу и не доев бедной похлебки, сбегаются поглядеть на представление мужчины и женщины, старики и дети.
Мимы не теряют времени. Тут же на площади, без всяких подмостков, без всякого театрального реквизита разыгрывают они маленькие, живые, веселые сценки, содержание которых взято из быта тех самых простых и бедных людей, которые густой толпой окружили актеров. Бойкий диалог, веселые реплики, смешные вопросы, комические ситуации, фейерверк острот, много шума, крика, беготни, драки; зрители помирают со смеху. Люди, у которых час назад опускались руки, разойдутся, повеселев, приободрившись, словно спрыснутые живой водой волшебного источника. Шутовски одетым, смешно разрисованным актерам дана власть снять на какой-то час ярмо повседневных забот и печалей. Смех, веселый, беззаботный смех вливал силы, животворил и укреплял. А чудотворцы, презренные, откинутые законом в число подонков общества, собрав гроши, которыми в меру своих небогатых возможностей оделили их зрители, и перекусив в ближайшей харчевне, отправлялись дальше, вовсе не подозревая, что они совершили чудо и будут творить чудеса и в дальнейшем.