– Да. Маргарет.
Джин подвинулась вперед на твердый край кресла, чтобы выиграть хотя бы несколько драгоценных дюймов высоты. Трудно выглядеть хоть немного авторитетно, когда у тебя коленки выше бедер.
– Вы ее видели? – От одного упоминания ее имени его озабоченное лицо просветлело.
– Очень недолго. Она чудесная.
– Да, – просиял он. – Она такая. Ничего лучше у меня в жизни нет.
Джин пролистала блокнот до нацарапанных скорописью заметок, сделанных на прошлой неделе в гостях у Тилбери.
– Сколько было Маргарет, когда вы познакомились с женой?
– Примерно шесть месяцев. Я снимал комнату в их доме в Уимблдоне. Мать Гретхен, фрау Эдель, сдавала комнаты для заработка. Одна постоялица съехала, не пожелала жить под одной крышей с матерью-одиночкой. А меня это, разумеется, не беспокоило. Когда я познакомился с ними поближе, они рассказали мне историю Гретхен.
По просьбе Джин он пересказал ее в точности так, как описывала события сама миссис Тилбери.
– И эта версия никогда не вызывала у вас сомнений?
– Нет. Я понимаю, что для человека со стороны она звучит неправдоподобно. Но надо знать этих женщин. Моя жена никогда не давала повода усомниться в ее честности. По-моему, она неспособна говорить неправду.
– Но у незамужних женщин бывают серьезные причины лгать об обстоятельствах своей беременности. Общество довольно безжалостно.
– Это правда, люди охотно осуждают других. Все, что я могу сказать, – лгать мне у нее не было причин. Я ясно дал понять, что мне абсолютно все равно, как Маргарет появилась на свет.
– И она всегда решительно придерживалась этой версии?
– Всегда. И я не могу ей не верить.
– Наверное, вы будете рады, если ее правота будет научно доказана?
– Мне никогда не были нужны “доказательства”. Но я буду рад узнать, что никакой другой мужчина, кроме меня, не может претендовать на Маргарет.
– И, может быть, обрадуетесь, что сомневающиеся замолкнут раз и навсегда?
– Насчет этого не знаю, – сказал мистер Тилбери, приглаживая рукой волосы на затылке. Это была нервная привычка: раз в несколько минут он хватался сзади за шею, задирая локоть. – Вряд ли есть какие-то сомневающиеся. Фрау Эдель умерла вскоре после нашей с Гретхен свадьбы, мы переехали из Уимблдона в Сидкап и начали новую жизнь как обычная пара с младенцем. Никто из новых соседей ничего не знает про наше прошлое.
Именно, подумала Джин. Так с чего вдруг ты решил рискнуть неприкосновенностью своей частной жизни сейчас? А вслух сказала:
– Вы религиозны, мистер Тилбери?
– Наверное, не больше и не меньше остальных. Я не особенно хожу в церковь, разве что на свадьбы и похороны, но рад, что она есть.
– Вы венчались в церкви?
– Нет. Так было проще. Священник фрау Эдель не очень-то любил компромиссы.
– Вроде бы священники должны приветствовать идею непорочного зачатия, – сказала Джин.
Мистер Тилбери впервые взглянул ей в глаза.
– Как оказалось, порой они очень ревниво охраняют свое право на чудеса.
– Вы долго за ней ухаживали?
– Около четырех месяцев. То, что мы жили под одной крышей, конечно, помогло. К тому же фрау Эдель уже была больна, и ей хотелось поскорее увидеть Гретхен замужем.
Он замолчал, потом тихо добавил:
– Я знаю, о чем вы думаете.
Джин покраснела:
– Уверяю вас, что нет.
На самом деле она раздумывала о том, можно ли ей закурить или в мастерской есть материалы и приборы, чувствительные к дыму. Пепельницы нигде не было видно.
– Вы думаете, что такая женщина, как Гретхен, и не взглянула бы на меня, если бы не ребенок.
– Ничего подобного, честное слово.
– Что ж, вы правы. Не взглянула бы. Я знаю. Она могла выбрать кого угодно, а я, конечно, ничего особенного собой не представляю.
– Ей с вами повезло, и она это знает, – сказала Джин, которой это самоуничижение показалось неловким и неуместным. Гретхен не на что жаловаться. И мать, и муж, который души в ней не чает, не усомнились в ее добродетели – уже двойная удача. И Маргарет у нее есть. Чего еще желать?
Зазвонил дверной колокольчик, и мистер Тилбери поднялся.
– Не возражаете? – сказал он. – Пожалуйста, располагайтесь поудобнее.
Легко сказать, с таким-то креслом, подумала Джин, привела себя в вертикальное положение и почувствовала, как кровь приливает к онемевшим ногам и ступням.
Из-за двери доносились неразборчивые голоса, мужской и женский. Оставшись без присмотра, она, как всегда в таких случаях, принялась исследовать окружающую обстановку. За годы молчаливых наблюдений она убедилась, что правда о людях редко обнаруживается в том, что они охотно признают. Главного на поверхности не увидишь.