…а «радиолюди» исчезли. Нет, они не просто притихли, а совсем убрались куда-то! По моему лицу мама догадалась, что произошло, и, кажется, была потрясена и обрадована не меньше меня. И тут же стала спрашивать: «Неужели это все? И никаких иголок, никаких пилюль?» И доктор Маринус сказал, что да, это все и это должно мне помочь.
Я спросила: навсегда ли исчезла и эта мисс Константен?
И доктор сказал, что, во всяком случае, на некий обозримый период точно.
Вот и все. Мы попрощались с доктором Маринусом и ушли; потом я выросла, и ни «радиолюди», ни мисс Константен в моей жизни больше никогда не появлялись. Я пересмотрела множество всяких научно-документальных фильмов, где рассказывалось, какие невероятные шутки играет порой с нами наш мозг, и наконец поняла, что мисс Константен была для меня чем-то вроде воображаемого друга – этаким Багзом Банни, у которого что-то не в порядке с механизмом. А несчастный случай со Сьюзен Хиллэдж – это действительно просто невероятное совпадение, как и объяснял мне доктор Маринус. Кстати, Сьюзен тогда не умерла, но, выздоровев, вместе с родителями переехала в Рамзгейт, хотя некоторые, наверное, и могли бы сказать, что это почти одно и то же. А еще доктор Маринус провел со мной что-то вроде сеансов гипноза – примерно таких, как на кассетах для желающих бросить курить. С тех пор мама никогда больше не употребляла слово «китаёза», да и теперь обрушивается, как целая тонна кирпича, на всякого, кто так говорит. «Следует говорить «китаец», а не «китаёза», – строго выговаривает она провинившемуся. – Между прочим, китайцы – лучшие доктора в Государственной службе здравоохранения Великобритании!»
Я глянула на часы: час дня. Далеко позади какие-то рыболовы – они выглядели как на детском рисунке «палка-палка-огуречик» – удили рыбу на мелководье близ Шорнмид-форта. Впереди виднелась гравиевая шахта и рядом с ней – огромная пирамида гравия и движущийся конвейер, который словно кормил какую-то баржу, ссыпая гравий в разинутый люк трюма. Виден был и Клиф-форт, смотревший на меня пустыми глазницами выбитых окон. Старый мистер Шарки рассказывал, что во время войны там стояли зенитки, и люди в Грейвзенде, заслышав их грохот, знали, что у них есть максимум шестьдесят секунд, чтобы укрыться от воздушного налета в бомбоубежище, или под лестницей, или хотя бы просто выбежать в сад. Жаль, подумала я, что сейчас нельзя сбросить какую-нибудь бомбу на один хорошо знакомый мне дом на Пикок-стрит! Они ведь наверняка сидят на кухне и жрут пиццу – Винни вообще питается почти исключительно пиццей; ему, видите ли, лень поднять задницу и что-нибудь еще себе приготовить. Спорить готова, они сейчас сидят там и смеются надо мной. Интересно, а Стелла у него пробыла всю ночь? Вот так вот влюбишься в кого-нибудь, думала я, и все! Влюбишься, как последняя дура! Дура, дура! Со злости я поддела ногой камешек на дороге, но это оказался не «камешек», а край выступившей из земли скальной породы, и я здорово разбила себе палец. Боль молнией прошила все тело насквозь. На глазах сразу выступили горячие слезы, а потом они и вовсе полились ручьем – и откуда в человеке берется столько воды, скажите на милость? Особенно если учесть, что единственной жидкостью, которую я за сегодняшний день выпила, был глоток воды, который я сделала, когда чистила зубы, да еще немного молока, смешанного с «Витабиксом». Язык у меня от жажды стал шершавым, как керамические катышки, которые используют при посадке домашних цветов в качестве дренажа. Я натерла плечо ремнем от рюкзака. А сердце мое наверняка было похоже на заплаканного, забитого палками тюленьего детеныша. И в желудке у меня было пусто, но этого я пока что толком понять не успела – слишком уж несчастной я себя чувствовала. Но поворачивать назад я все равно не собиралась. Ни за что, черт побери!
К трем часам у меня уже не только во рту, а и в голове все пересохло. По-моему, мне еще никогда в жизни не приходилось столько идти пешком. Как назло, не было ни магазина, ни просто какого-нибудь дома, где можно было бы попросить стакан воды. И тут я заметила на краю пристани или дамбы маленькую женскую фигурку; женщина удила рыбу, так вписавшись в угол этой то ли дамбы, то ли причала, что стала почти незаметной. До нее было еще довольно далеко, пожалуй, и камнем не докинешь, но я все же ухитрилась разглядеть, как она берет фляжку, что-то наливает оттуда в чашку и пьет. Обычно я никогда так не поступаю, но жажда меня прямо-таки измучила, и я двинулась по деревянному причалу прямо к ней, нарочно топая ногами, чтобы она заранее меня услышала и не испугалась.