– Не волнуйся, Холли, – сказала она.
– Как раз наоборот, Холли, – то ли фыркнул, то ли хрюкнул бледный человек. – Если это существо и есть твой рыцарь в сияющих доспехах, то самое время тебе предаваться отчаянию. Ты ведь Маринус, я полагаю? Я чую твой елейный запах даже в теле этого парфюмированного зомби.
– Временное убежище, – сказала Хейди, и голова ее сперва упала на грудь, потом запрокинулась назад, потом опять бессильно свесилась на грудь. – Зачем было убивать двоих влюбленных, принимавших солнечную ванну, Раймс? Зачем? Это же лишено всякого смысла.
– А почему бы и нет? Ты и твои люди вечно носятся с этими «зачем» и «почему». Зачем? Да просто потому, что у меня кровь взыграла. Просто потому, что Кси Ло устроил в Часовне огненное сражение. Просто потому, что я это мог. Просто потому, что ты и Эстер Литтл привели меня сюда. Она ведь умерла, не так ли? Она ведь не успела обрести убежище в этом существе женского пола, в этой представительнице великого немытого народа? Дьявольски трудно ей пришлось, когда она бежала сюда по Пути Камней. Уж я-то знаю, я сам наносил ей безжалостные удары. Кстати об ударах: приношу свои искренние соболезнования по поводу кончины Кси Ло и бедняги Холокаи – теперь ваш маленький клуб добрых фей поистине обезглавлен. Ну а ты, Маринус? Разве ты не собираешься снова начать войну? Я знаю, ты скорее целитель, чем боец, но все же постарайся создать хотя бы некую видимость сопротивления, умоляю тебя. – Раймс снова сделал это странное, закручивающее движение пальцами, и – если только это мне не почудилось – мраморная кухонная доска для разделки мяса поднялась с кухонного стола и понеслась по воздуху к нам, словно ее метнул кто-то невидимый. – Что, Маринус, язык проглотил? – спросил Раймс у Хейди, которая никак не могла заставить свою голову держаться прямо.
– Отпусти девочку, – сказала Хейди, и в этот момент разделочная доска, пролетев через всю комнату, врезалась ей в затылок. Раздался негромкий хруст, словно ложкой разбили яичную скорлупу, хотя удар был такой силы, что Хейди должно было бы швырнуть вперед, как кеглю. Но Хейди не упала; мало того, мне показалось, что ее подхватил и поднял вверх кто-то… кто-то… невидимый, а Раймс тут же принялся сплетать пальцы, крутить в воздухе руками, совершая хватательные движения, и тело Хейди вдруг стало закручиваться какими-то жуткими, неровными, резкими рывками. С хрустом и треском ломались ее кости, лопались мышцы; вот с резким хлопком переломился позвоночник, отвалилась нижняя челюсть, а из дыры во лбу, похожей на входное отверстие пули, ручейком забила кровь. Раймс хлопнул в ладоши у себя за спиной, и изуродованное тело Хейди, отлетев назад, с силой ударилось о стену, и картина с малиновкой, сидящей на черенке лопаты, грохнулась Хейди на голову, а потом ее тело бесформенной кучей сползло по стене на пол.
У меня было такое ощущение, словно на мне наушники, приклеенные к ушам каким-то сверхпрочным клеем, и в одно ухо кто-то громко твердит: «Ничего этого на самом деле не происходит!», а в другое: «Да, все это происходит прямо у тебя на глазах!», и эти фразы повторяются бесконечно с максимальной громкостью. Но стоило Раймсу заговорить – а он говорил очень тихо, – и оказалось, что я отлично слышу каждое его слово.
– Неужели у тебя никогда не случалось таких дней, когда ты радовалась уже просто тому, что жива? – Он повернулся ко мне. – Что тебе хочется… засмеяться, увидев солнце? Ведь я только что, по-моему, пытался выдавить из тебя жизнь… – И он как бы толкнул воздух по направлению ко мне, сперва ладонями, а затем поднятыми руками, и меня буквально размазало по стене, а потом с невероятной силой подбросило вверх, и я ударилась головой о потолок. Раймс вскочил на подлокотник дивана – казалось, он прямо в воздухе собирается меня поцеловать, – и я попыталась хорошенько его стукнуть, но обе моих руки тут же оказались словно пришпиленными к стене, а в легкие опять перестал поступать воздух. Но я успела заметить, что один глаз Раймса стал быстро наливаться темно-красным, словно в глазном яблоке лопнул сосудик. – Кси Ло, видимо, унаследовал братскую любовь Жако к тебе, – сказал он, – и мне это, пожалуй, даже нравится. Если я тебя убью, это, разумеется, не вернет назад погибших Анахоретов, но Хорологи теперь перед нами в долгу, а при выплате этого кровавого долга считается каждый грош. Так что прими это к сведению. – Зрение мое стало меркнуть, страшная боль где-то в мозгу заслонила все остальное, и я…