– Ну что, все хорошо? – спросил у меня незнакомец, вытирая лицо чем-то вроде свернутого полотенца.
На извращенца он был совершенно не похож, так что я вежливо ответила:
– Да, спасибо.
Он утерся и посмотрел на мост с такой гордостью, словно сам его строил.
– Таких мостов больше не строят!
– Да, наверное.
– На Британских островах всего три таких разводных моста, как Кингзферри. Самый старый – нарядный маленький мост в викторианском стиле над каналом в Хаддерсфильде, но он только для пешеходов. А этот был открыт в 1960 году. Во всем мире есть еще только два таких же моста, приспособленных как для автомобилей, так и для поездов. – Он сделал несколько глотков из бутылки с водой, и я спросила:
– А вы что, инженер?
– Нет-нет, я всего лишь любитель редких мостов. Мне нравится их фотографировать. Мой сын тоже очень это дело любил. Вообще-то, я хотел вас попросить… – Он вытащил из сумки, прикрепленной к багажнику, фотоаппарат: – Вы не могли бы снять меня на фоне этого моста?
Я заверила его, что охотно это сделаю, и присела на корточки, чтобы в кадр уместились и лысая голова этого типа, и поднятая центральная секция моста.
– Три, два, один – пуск! – И камера зажужжала.
Потом он попросил меня сделать еще один снимок, я сделала и вернула ему фотоаппарат, а он поблагодарил меня и стал возиться в своих пожитках. Я потихоньку прихлебывала «Танго», удивляясь тому, что есть мне почему-то совсем не хочется, хотя уже почти полдень, а с тех пор как я сбежала из церкви от крепко спавшего Эда Брубека, мне удалось подкрепиться только пакетиком крекеров «Ритц». И, что еще страннее, во рту у меня был вкус каких-то весьма качественных сосисок, даже отрыжка была сосисочная, что уж вообще никак объяснить было невозможно. Неподалеку от нас у шлагбаума остановился белый «Фольксваген Кемпер». В машине сидели две девушки и двое парней; все четверо курили, поглядывая на меня, и на лицах у них было прямо-таки написано: «А эта-то, интересно, что здесь делает?» В машине у них вовсю орал магнитофон. Чтобы доказать им, что я не какая-то жалкая никому не нужная бродяжка, я снова повернулась к велосипедисту и спросила:
– Значит, вы сюда издалека приехали?
– Да нет, сегодня у меня путь был недолгий, – сказал он. – Из Брайтона.
– Из Брайтона? Но ведь до него чуть ли не сто миль!
Он глянул на какое-то приспособление на руле и сообщил:
– Всего семьдесят одна.
– Значит, это у вас хобби такое – фотографировать мосты?
Велосипедист задумался.
– Это скорее ритуал, а не хобби. – И, заметив мое замешательство, пояснил: – Хобби ты занимаешься для удовольствия, а ритуалы помогают тебе жить дальше. Видите ли, мой сын умер, вот я и фотографирую мосты – вместо него и для него.
– Ох, я… – Я очень старалась скрыть, до какой степени меня потряс его неожиданный ответ. – Извините меня!
Он пожал плечами и отвел глаза.
– Это случилось пять лет назад.
– А что… – Господи, ну почему бы мне было просто не заткнуться? – Это… какой-то несчастный случай?
– Лейкемия. Он сейчас был бы примерно вашим ровесником.
Снова раздался сигнал, и проезжая секция моста стала опускаться.
– Как это, должно быть, ужасно! – сказала я и тут же почувствовала, насколько фальшиво прозвучали эти слова.
Длинное тощее облако, похожее отчасти на ирландскую гончую, а отчасти на русалку, зависло над горбатым островом Шеппи. Я все пыталась придумать, что бы мне еще сказать этому человеку, но так и не придумала. «Фольксваген» взревел и сорвался с места в ту же секунду, как подняли шлагбаум, оставляя в воздухе клубы мелкой каменной пыли. Велосипедист тоже сел на велосипед, повернулся ко мне и сказал:
– Берегите себя, юная леди, не тратьте свою жизнь попусту.
Он развернулся и поехал обратно в сторону дороги А-22.
Надо же, столько проехал, а по мосту так и не прошел!
Легковые автомобили и грузовики проезжали мимо, и семена созревших одуванчиков так и разлетались во все стороны, но пока что вокруг не было ни души, и не у кого было спросить, как пройти на ферму «Черный вяз». Покачивались какие-то нежные кружевные цветы на высоких стеблях, когда грузовики, содрогаясь, с ревом громыхали по дороге, и голубые бабочки в растерянности вспархивали с этих цветов и устремлялись прочь, а другие бабочки, оранжево-тигровой окраски, наоборот, держались вместе, стайкой. Теперь Эд Брубек будет работать в садовом центре и мечтать об итальянских девушках, загружая брикеты торфа в машины заказчиков. А меня он, должно быть, считает просто унылой коровой. Впрочем, может, и не считает. Хотя то, что Винни так подло меня бортанул, скорее всего, означает, что это именно так: я глупая унылая корова. Вчера мысли об этом причиняли мне такую острую боль, как рана, из которой только что извлекли пулю; а сегодня это больше похоже на синяк, пусть даже здоровенный, от резиновой пульки, выпущенной из детского духового ружья. Да, я верила Винни, я любила его, но я же не стала от этого дурой, так что прекрасно понимаю: для таких, как Винни Костелло, любовь – это та дерьмовая чушь, которую они нашептывают тебе на ушко, желая тебя поиметь. А для девушек, во всяком случае для меня, секс – это то, чем ты занимаешься на первой странице книги, прочитав которую надеешься добраться наконец до настоящей любви. «Ну и слава богу, что я окончательно избавилась от этого похотливого ублюдка!» – сказала я какой-то корове, смотревшей на меня из-за ворот пастбища, хотя пока я еще не успела почувствовать, что окончательно от него избавилась, но была уверена, что однажды это непременно произойдет. Возможно, Стелла даже оказала мне своеобразную услугу, всего через несколько недель сорвав с Винни маску «чудесного парня». Впрочем, и она Винни скоро надоест, это ясно как день, и когда она обнаружит его в постели с другой девицей, уже ее, а не моим мечтам о поездках с Винни на мотоцикле придет конец. И тогда она приползет ко мне, и глаза у нее будут такими же красными и воспаленными, как у меня вчера, и она будет просить у меня прощения, и я, возможно, ее прощу. А может, и нет.