– Прости, я, кажется, тебя разбудила?
– Ничего, у меня легкий сон. Но тебе, похоже, снилось что-то страшное? Во всяком случае, звучало очень неприятно.
– Да-а… Впрочем, пожалуй, сон был просто глупый. А который час?
Ее наручные часы вспыхнули золотистым светом.
– Двадцать пять пятого.
Значит, большая часть ночи прошла. Стоит ли пытаться снова уснуть?
Густой, громкий, как рев зверей в зоопарке, храп спящих парней доносился, казалось, отовсюду, становясь то громче, то тише.
Меня вдруг охватил приступ тоски по дому, по моей комнате, но я тут же заставила свою тоску заткнуться. Помни о пощечине!
– А знаешь, Холли, – прошелестел шепот Гвин в черных простынях тьмы, – там ведь будет гораздо труднее, чем ты думаешь.
Какие странные слова, в какое странное время они сказаны!
– Если все они могут это делать, – сказала я, имея в виду студентов, – то и я, черт побери, наверняка смогу!
– Я не сбор клубники имею в виду. А твою историю с бегством из дома.
Быстро все отрицай!
– А с чего ты взяла, что я сбежала из дома?
Но Гвин на мои слова даже внимания не обратила – так вратарь не обращает внимания на мяч, пролетевший в миле от его ворот.
– Если только ты на сто процентов – на сто процентов, понимаешь? – уверена, что возвращение назад сделает тебя… – Она, похоже, вздохнула, – …несчастной, тогда возвращаться назад не надо. Но если дела обстоят иначе, я тебе советую: возвращайся. Лето кончится, и деньги твои тоже подойдут к концу, а мистер Ричард Гир не примчится к тебе на своем «Харли-Дэвидсон» и не предложит: «Запрыгивай, детка!», и ты будешь сражаться за местечко у мусорных баков на задах «Макдоналдса» после его закрытия, и ты действительно, что бы там Гэбриел Харти ни говорил, будешь мечтать об этом сарае на ферме «Черный вяз», как о пятизвездном отеле. В общем, ты как бы составляешь список, озаглавленный: «Всё то, что я никогда в жизни не пропущу», и сам этот список остается прежним, но вот его название вскоре будет совсем другим: «Всё то, что мне пришлось сделать, чтобы выпутаться».
Я очень старалась, чтобы мой голос звучал спокойно:
– Я ниоткуда не сбегала.
– Тогда почему назвалась не своим именем?
– Меня действительно зовут Холли Ротманз.
– А меня Гвин Аквафреш. Нравится тебе вкус зубной пасты?
– Аквафреш – это не фамилия. А Ротманз – фамилия.
– В общем, верно, но я готова спорить на пачку «Бенсон энд Хеджес», что это вовсе не твоя фамилия. Не пойми меня неправильно, назваться не своим именем – ход очень даже неглупый. Я, например, в первые месяцы своей «вольной жизни» то и дело меняла фамилию и имя. Но я хочу, чтобы ты поняла: если положить на весы все те неприятности, что ждут тебя впереди, и те неприятности, из-за которых ты сбежала из дома, то первые перевесят вторые раз в двадцать.
Просто ужасно, что она так легко прочла все мои мысли, словно видит меня насквозь!
– Ладно, сейчас еще рано размышлять о дне Страшного суда, – проворчала я. – Спокойной ночи!
Снаружи как раз запела первая утренняя птица.
После того как я стаканом воды смыла вкус трех «легкоусвояемых и питательных» крекеров с арахисовым маслом, мы вышли на большое южное поле, где миссис Харти и ее муж уже устанавливали некое подобие временного навеса. Было еще холодно, на траве лежала роса, но день явно грозил стать таким же липким и потным, как и вчерашний. Я не испытывала к Гвин ни ненависти, ни чего-то подобного, но у меня было ощущение, словно я предстала перед ней совершенно голая, и я, не решаясь встретиться с ней глазами, старалась держаться поближе к Марион и Линде. Гвин, похоже, обо всем догадалась и сама выбрала дальний ряд рядом со Стюартом, Джиной и Аланом Уоллом, так что теперь мы с ней не смогли бы разговаривать, даже если б захотели. Гэри вел себя так, словно я внезапно превратилась в невидимку; впрочем, он и работал на том краю поля, где собрались все студенты. И это меня совершенно устраивало.
Собирать клубнику – занятие, конечно, весьма нудное и утомительное, зато здорово успокаивает. Это вам не суета в баре. А еще очень приятно было провести день на свежем воздухе, в мирной обстановке – птички, овечки, рев трактора вдали, веселая болтовня студентов, хотя она-то через некоторое время почти смолкла. Каждому из нас выдали по картонному ящику, в который помещалось двадцать пять плетеных корзиночек; нужно было наполнить каждую корзинку зрелыми или почти зрелыми ягодами. Отщипываешь ягоду от стебля ногтем большого пальца, кладешь ее в корзинку, и так далее. Сперва я собирала клубнику, присев на корточки, но вскоре у меня смертельно устали и заныли колени и икроножные мышцы, так что пришлось встать коленями на солому в междурядье и так, на коленях, переползать дальше, и я очень пожалела, что не взяла с собой какие-нибудь более свободные штаны или шорты. Если клубничина оказывалась перезрелой настолько, что, пачкая пальцы, превращалась в кашицу, я отправляла ее в рот, но мне казалось, что было бы глупо слопать просто хорошую зрелую ягоду – все равно что съесть часть собственного заработка. Когда все двадцать пять корзиночек были заполнены, мы относили свой ящик под навес, где миссис Харти все это взвешивала и, если вес был точный или чуть больше, выдавала сборщику пластмассовый жетон, а если нет, то приходилось возвратиться и поднабрать еще немного, чтобы веса хватило. Линда сказала, что в три часа все двинут обратно на ферму, и в конторе нам обменяют жетоны на деньги, и посоветовала бережно хранить накопившиеся жетоны, иначе без жетонов и денег никаких не получишь.