— Акцио Северус!
Снейпа перекинуло в воздухе, сильно рвануло за талию. Ему показалось, что его перерубили пополам или переломили. Он не знал, что именно кричала Энни там, в дверном проеме, но он больше не падал, только ступни его болтались прямо перед лицом, и было очень трудно дышать.
— Северус!
Он висел, чудом зацепившись за что-то поясом брюк, и видел под собой темную пропасть. Два этажа плюс крыша — высоко, и если он свалится прямо так, как висит, выжить ему уже не удастся.
— Северус! Ответьте мне!
Снейп молчал. В голосе Энни была неподдельная тревога, даже можно было различить слезы, но он молчал. Как бы ни было ему страшно и больно, он смирился с тем, что это конец. Какой-то смешной, нелепый, но безопасный. Он просто упадет и разобьется, и Энни больше никогда не сделает ему ничего плохого.
— Северус!
Несколько секунд стояла тишина. Потом Энни с криками и слезами бросилась вниз, на улицу.
Он не умер, и она не умерла. Хоркруксы — как якорь, не позволяющий уйти. У Энни тоже есть хоркрукс, откуда? А откуда он у него самого? Интересно, что будет, когда он все-таки упадет? Он останется призраком в этом доме, как и все, кого убила тут Энни? Амбридж… Малфой… Грейнджер… и кто-то еще.
Может быть, Энни тоже призрак.
А еще — Эванс. Кто такая Эванс?
— Северус!
Снейпа на секунду ослепил свет, ударивший прямо в лицо снизу. Энни не забыла захватить фонарь и теперь выхватывала свою жертву лучом из темноты, но не могла вырвать ее у коварной крыши.
— Северус! Я… я… я…
Энни рыдала, и это было так странно и страшно, страшнее, чем то, что Снейп пережил до сих пор. Она казалась неспособной на простые человеческие слезы — это было слишком нормально, а потому — неправильно.
Жутко.
— Простите меня, Северус. Пожалуйста. Простите. Простите. Простите…
Свет пропал, и Снейп услышал, как упал фонарик, а следом на колени упала Энни и разрыдалась уже всерьез.
Она плакала так, как плачет ребенок, случайно или намеренно погубивший любимую птичку. Оторвал ей крылышки, потом лапки, потом голову — и теперь птичка не летает и больше не полетит никогда. Дети жестоки, вспомнил Снейп и вспомнил — что такое дети.
Его класс, обычный класс начальной школы, мелкота с рабочих окраин. Все разные — кто-то любил учиться, кто-то был хулиганом, кто-то просто приходил каждый день на уроки, чтобы не злить родителей. И он…
Себастиан.
Фамилию он не помнил, но знал, что учил детей, учил — и ненавидел. За крики, за драки, за любопытство, за то, что у кого-то из них были шансы стать действительно великими людьми, а кто-то, несмотря на все усилия учителей, все равно погибнет лет через пять от наркотиков или слишком беспечной езды под парами дешевого алкоголя. За то, что на кого-то он тратил слишком много сил, а кто-то через десять-пятнадцать лет взлетит так высоко, что и не вспомнит школьного учителя. За то, что одни крали его время, а другие украдут возможности. За то, что он сам в детстве очень старался, но так ничего и не достиг.
За то, что у них было все впереди, и быстрая смерть, и великие дела.
«До сих пор не найден Себаст…»
Себастиан-без-фамилии, школьный учитель, трус, ничтожество, не сумевший сохранить свою семью, безответственный, никчемный человечишка, суицидник-неудачник. Вот кто он такой, а вовсе не волшебник Северус Снейп, победивший какого-то могущественного мага и обманувший смерть.
Смерть не обманешь. Ее можно только подразнить.
— Я хотела быть такой же, как они.
Себастиан чувствовал, как дрожит та самая планочка — или что это было, — которая держала его на этом свете. Последняя ниточка, связывающая его с миром живых.
— Как Рэббит Плот. Это дикие вещи, дикие, глупые, там вы — не вы, там все не так, весь мир другой…
Энни бредила. Ее больной ум не выдержал ожидания потери. Ее птичка не просто умерла — бескрылая и безногая, с полуоторванной головой, она забилась в щель, откуда ее никак не достанешь.
— Но мне говорили — нет. Мне говорили — много ошибок. У Рэббит Плот их почти нет. Мне говорили — это не то, совсем не то. Дифферент Уорлд, кажется, так. Не знаю, где он. Я бы его убила.
Себастиан закрыл глаза. Он бы хотел умереть не под это бессвязное, непонятное нытье, но, наверное, у него не было выбора.
— А еще есть другие. Их много. Они все разные. И они видят вас своего, они, но не я. Я не могу поделиться с другими вами, не могу показать вас таким, какой вы есть…
Где-то чирикнула птичка. Начинался рассвет.
— Были и другие. Я показала вас им, я ждала, что они поймут, что удивятся, оценят. Но нет. Они кричали, что я бездарность. Что я извратила мир, что я искалечила вас, что они вас не узнают. Что я не умею говорить словами, что я недостойна. И когда я увидела вас, поняла, что я должна сделать…