Она замолчала. Себастиан вздохнул, планочка под его весом слабела. И внезапно ему стало все равно. Он же хотел уйти из жизни, у него не получилось тогда, что ж, все равно он получает то, что желал, потому что смерть не обманешь. Он неосторожно ее подозвал, и все это время она терпеливо ждала, пока он образумится — или пока образумят его. Одна, с пустыми руками, смерть уходить уже не собиралась.
— Вы долго там были. Наверное, несколько дней. Или, может, просто прошел дождь, вы намокли, дрожали, вы бредили. Я могла бы пройти мимо вас, какая мне разница, кто лежал там… Я просто решила сходить под кустик. Дорога долгая. Знаете, Северус, банк мне отказал. Я ездила в этот город, надеялась, что хотя бы там мне помогут, но нет. Я сидела под кустиком, а потом услышала стон. Я пошла вас искать. И когда я увидела вас, то решила — а почему бы и нет. Это хороший выход. А потом я взглянула вам в лицо…
Себастиан умирал под ее бормотание. Он не чувствовал своего затекшего тела, к голове приливала кровь. Он решил, что уже почти мертв, а в сарае между тем закудахтали куры…
— Я привезла вас домой. Это чудо. Просто чудо. И я решила — я напишу вас как вас, и никто, никогда, ни за что мне не скажет, что я извратила вас. Я люблю вас…
Надсадно, хрипло заорал петух, и Себастиан оцепенел. Петух орал где-то недалеко, но явно не в сарае Энни.
— Вот видите, Северус. Вы умрете, я вас уже не спасу. Наверное, я потеряла магию. Всю, до конца. И вы… и вы тоже. Вы же умели летать, но вы не летите. Все кончено. А потом снова придут эти люди и отберут у меня дом, но не вас…
Значит, решил Себастиан, ему не пригрезилось. Люди в доме действительно были!
И в этот момент ему смертельно захотелось жить.
— Энни!
Планочка дернулась в очередной раз.
— Я учитель, Энни…
Эта маньячка с размалеванным ртом говорила, что Снейп — тоже учитель.
— Вы знаете, что я учитель. Я помогу вам сделать, что вы хотите.
Знать бы еще, что именно, но это уже не имело никакого значения.
— Я научу вас. Спасите меня. Помогите мне.
— Нет.
Ответ ее был сух, кроток и короток, и он не оставлял никакой надежды.
— Вы больше мне не нужны. Я не знаю, что меня ждет. Я должна была продать этот дом после смерти родителей, так все говорили, но он так напоминал мне о вас. О том, как я впервые узнала о вас. Каждая комната тут пахнет вами…
«Еще бы», — зло подумал Себастиан.
— …Они умирали и умирали, я не умела заботиться о них так, как отец. Их перестали покупать, и все шло хуже и хуже, вы слышите? Этот петух убежал от меня…
— Принесите сено, Энни. Пожалуйста.
Но он понимал, что она не успеет, даже если вдруг удастся ее уговорить.
— Вы сейчас упадете, я успею вас похоронить, Северус. Времени еще много, очень много…
Утро уже наступало. Себастиан чувствовал, как садится на него роса, как просыпается мир, но он сознавал, что Энни права. Сейчас самое большее — четыре часа утра, и раньше девяти не стоит ждать никакого спасения.
— Знаете, я решила, что сделаю.
Энни поднялась. Себастиан посмотрел вниз, она стояла, задрав окровавленную голову — это было уже четко видно — и смотрела на него. В глазах Энни были слезы.
— Прощайте, Северус.
Она развернулась и пошла прочь. Себастиан набрал в грудь воздуха, чтобы крикнуть ей вслед, и почувствовал, что его ничего больше не держит.
Он летел вниз бесконечно долго, и бравурно, пафосно ему аккомпанировал торжественным воплем удравший от Энни петух.
Удивительно, но Себастиан не погиб. Он даже не почувствовал боли. Он упал на что-то сравнительно мягкое и, как ему показалось, мокрое. Первое, что он сделал, — дернул руками, ногами, шеей, убеждаясь, что все на месте и не переломано, а потом полетел вниз снова.
Его оглушил дикий крик перепуганных кур, в рот попали перья, но Себастиану были безразличны подпорченные птичьи нервы. Он вскочил…
И упал. Все-таки тело ему изменило, пусть боли он совершенно не чувствовал.
Где-то сработал какой-то механизм, позволяющий ему все еще жить, но силы были уже на исходе. И Себастиан лежал, смотрел на поилку, весь вымазанный в разбитых куриных яйцах, и слушал, как на него нецензурно ругаются лишенные потомства куры.
Себастиан убеждал себя встать и идти, но не мог. Он хотел, но не мог. Может быть, потому, что он понял, что вовсе не маг, потому, что он не почти всемогущий Северус Снейп, потому, что он и так пережил слишком много, или лишь потому, что где-то там, в доме, Энни повторяла, возможно, куда успешнее, то, что не удалось ему самому.