— А свадьбу сегодня играетъ кто-нибудь здѣсь?.. — допытывался Самоплясовъ.
— Какая-же можетъ быть, милый мой, свадьба во вторникъ! — отвѣчала тетка. — Что ты!
— Ахъ, да… и то… Здѣсь у васъ я и дни-то перезабылъ. А то вѣдь и у насъ въ Петербургѣ… По вторникамъ, четвергамъ и субботамъ кареты на вечеръ отпускаемъ по четыре рубля въ вечеръ, а то и по три, а въ свадебные дни семь — восемь рублей. Ну, ладно… Ничего больше. Ступайте! — кивнулъ Самоплясовъ теткѣ и крикнулъ Холмогорову:- Баринъ, а баринъ! Давай телефонъ проводить отъ скуки!
— Да вѣдь ужъ обѣщались тебѣ прислать искусника и для телефона и для электрическихъ звонковъ, — послышалось изъ сосѣдней комнаты.
— Ну, давай въ подзорную трубу звѣзды небесныя разсматривать. Заберемся наверхъ въ свѣтелку, наладимъ и будемъ смотрѣть.
— Не могу я… Я вѣдь сказалъ тебѣ, что у меня подагра…
— Ну, компаньонъ! Какой-же ты послѣ этого компаньонъ, коли ты хозяина потѣшить не хочешь! Не компаньонъ ты, а… Ну, да чортъ съ тобой.
Самоплясовъ сталъ надѣвать тулупчикъ, чтобы идти къ учителю на спѣвку.
XIII
Поминки отца удались Самоплясову на славу. Вылъ морозъ, и непролазная грязь на улицѣ села Антропова подмерзла и сдѣлалось сухо. Добрая половина села въ этотъ день не работала по случаю поминокъ. Ученики сельской школы, взявшіеся пѣть на клиросѣ во время заупокойной обѣдни, не учились. Передъ обѣдней была опять спѣвка. Обѣденная стряпня началась еще до разсвѣта. Для стряпни было приглашено шесть бабъ и двѣ изъ нихъ были спеціально рекомендованы въ распоряженіе Колодкина, ему на подмогу. Стряпня дѣлилась на двое: для простонародья и для гостей. Такъ эти стряпки называлъ самъ Самоплясовъ. Четыре бабы подъ наблюденіемъ Соломониды Сергѣевны, тетки Самоплясова, варили щи въ большихъ котлахъ, взятыхъ напрокатъ у лавочника Молочаева, валяли и пекли пироги съ рисомъ и приготовляли кисель. Тридцать селедокъ были накрошены въ глиняную чашку, политы уксусомъ и маковымъ масломъ и составляли закуску. Водка и пиво были поручены дочери Соломониды Сергѣевны Феничкѣ, чтобъ она выдавала всѣмъ по стакану водки и по бутылкѣ пива. Стряпня для гостей началась даже съ вечера. Дьячекъ Кузьма привезъ изъ города судаковъ и осетрины, и Калина Колодкинъ дѣлалъ изъ судака салатъ-ерши, украшая его раковыми шейками. Надъ помогавшими ему бабами онъ такъ командовалъ, что буквально замучилъ ихъ. Онѣ толкли миндаль, что-то протирали сквозь сито, терли на теркѣ, взбивали яица метелками изъ соломы. Вмѣсто поминальнаго киселя въ столѣ для гостей готовилось что-то въ родѣ бланъ-манже изъ сливокъ, яичныхъ бѣлковъ и миндаля. Не забыты были и блины. На шесткѣ русской печи стояла громадная блинная опара. Рыбу осетрину Колодкинъ рѣшилъ подать теплую подъ соусомъ изъ бѣлаго вина съ лимонами, для чего потребовалъ бутылку сотерну и тутъ-же выпилъ самъ полбутылки для бодрости.
Колодкинъ не пилъ ничего хмѣльного мѣсяца четыре. Хорошее вино на него сразу подѣйствовало. Онъ сейчасъ-же повеселѣлъ и, стряпая, сталъ напѣвать бабамъ «Фонарики-сударики, горятъ себѣ, горятъ».
Черезъ полчаса онъ говорилъ Соломонидѣ Сергѣевнѣ:
— Не выпить было нельзя, а боюсь, какъ-бы моя нутреняя жаба не разыгралась и не запросила еще вина. Тогда совсѣмъ бѣда.
— О, Господи! — испуганно говорила Соломонида Сергѣевна. — Зачѣмъ-же вы это дѣлали? Зачѣмъ пили?
— Усталъ очень. Нужно было подкрѣпить силы.
— Ахъ, Боже мой! Какъ-же это вы такъ?.. Лучше-бы кофейку крѣпенькаго. Ну, что будетъ, если вы запьете?
— Тогда ужъ я самъ въ себѣ не воленъ.
— Дать вамъ чернаго кофейку?
— Пожалуй, давайте. Да надо скорѣй сладкаго ѣсть.
— Какъ сладкаго? Что сладкаго?
— А чего попало. Сахару, такъ сахару, конфетъ такъ конфетъ, мармеладу. Это отшибаетъ.
Колодкинъ выпилъ стаканъ сильно сладкаго кофе, но имѣя въ своемъ распоряженіи коньякъ для стряпни, ложась спать, «дерболызнулъ» стаканчикъ коньяку.
Утромъ къ обѣднѣ и къ поминальному обѣду пріѣхали, кромѣ доктора Клестова и лѣсничаго Кнута, мельникъ Дементьевъ и лѣсной торговецъ Каверзневъ изъ сосѣднихъ деревень, а также и священникъ изъ другого прихода отецъ Василій Тюльпановъ. Священникъ Тюльпановъ пріѣхалъ уже въ половинѣ обѣдни, былъ съ дьячкомъ и узломъ съ ризой и, здороваясь съ Самоплясовымъ, который стоялъ въ алтарѣ, сказалъ ему:
— Не утерпѣлъ, чтобы не пріѣхать на панихидку по уважаемому батюшкѣ вашему, и вотъ съ вашего разрѣшенія и съ соизволенія отца Іова послѣ литургіи вступлю въ сослуженіе. Не могъ себѣ отказать, не могъ. Очень ужъ уважалъ покойника, зная его болѣе десятка лѣтъ.