Большое значение имели публичные выступления. Одна из самых ярких речей Дугласа — «Чем является 4 июля для раба?» (1852). В ней он оценивает день Независимости как первый и великий факт национальной истории, в то же время чуждый для рабов. «Америка лицемерна по отношению к своему прошлому, — заявляет он, — лицемерна по отношению к настоящему и торжественно присягает на лицемерие в будущем. Стоя рядом с Богом, с распятым и кровоточащим рабом, я во имя поруганной человечности, во имя скованной свободы, во имя Конституции и Библии, находящихся в пренебрежении и сегодня попираемых, осмелюсь поставить под сомнение и заклеймить со всей резкостью, на какую я способен, все, что служит увековечиванию рабства — величайшего греха и позора Америки»[1436].
Для южан как раз наиболее опасной целью аболиционистов представлялось их воздействие на общественное мнение северян. В своей корреспонденции в «De Bow’s Review» читатель-плантатор, вспоминая о своей учебе на Севере и знакомстве в это время с аболиционистской деятельностью, писал: «Их открыто признаваемой целью было влияние на общественное мнение Севера, чтобы подвигнуть его против Юга… И они многого достигли… Тысячи избирателей, сотни ораторов, политики и священники, которые недавно вели активную войну против аболиционизма (называя его фанатизмом и изменой), теперь оказываются на его стороне»[1437]. Историк Дж. Эрл на примере одного из видных политиков Массачусетса, Маркуса Мортона, дважды избиравшегося губернатором штата от демократической партии, весьма убедительно показывает эволюцию его взглядов от прорабовладельческих к антирабовладельческим. Если в начале своей политической карьеры он находился в дружеских отношениях с Дж. Кэлхуном, поддерживая его президентские амбиции, то к концу 1840-х гг. оказывается в рядах фрисойлеров, в 1850-е гг. становится активистом республиканцев. В работе Эрла показывается роль в этой эволюции Мортона именно аболиционистской агитации[1438].
Оценки аболиционизма в исторической литературе всегда были полярно противоположными. Сумасшедшие, узколобые фанатики, возбуждавшие страсти и ведущие страну к катастрофе, с одной стороны, бесстрашные герои, мученики свободы, с другой стороны, — таков диапазон суждений историков. Одно несомненно: аболиционистское движение радикально изменило общественное мнение в стране, как на Севере, так и на Юге. «Во время моей недавней поездки с целью. дискуссий по проблеме рабства, — писал У. Гаррисон, — я наблюдал всюду, где я побывал, недвусмысленные свидетельства величайшей революции в общественных чувствах в северных штатах, особенно в Новой Англии, но на Юге я нашел сильную оппозицию, предубеждения, упорство и апатию»[1439]. Фанатизм и нетерпимость многих аболиционистов, прежде всего их лидера У. Л. Гаррисона, способствовали, по мнению американского исследователя Г. Барнса, формированию в южном массовом сознании негативного образа аболициониста, умело используемого южной пропагандой[1440]. Аболиционистская агитация усиливала враждебность и недоверие южан к Северу, питала растущие сецессионистские настроения.
В то же время аболиционизм был катализатором настроений общественного протеста на Севере. Это видно и по изменению позиций некоторых редакторов. Так, радикальный публицист «джексоновской демократии» Уильям Леггет, осуждавший вначале это движение, приходит к его одобрению и осуждению экстремизма южан. «Южная пресса изобилуют доказательствами, что фанатизм столь же дикого свойства, как и тот, который они осуждают, существует среди самих южан. Как еще можно иначе оценить объявление „Charleston Patriot“ о награде в 20 тысяч долларов за похищение аболициониста Артура Таппана». Этим южане, по его мнению, достигают обратного результата. Такой произвол «воспламенит умы этого братства к более фанатическому усердию, стимулирует их к более активной деятельности, в то же время добавляя сторонников в их ряды… Насилие Юга, его высокомерные претензии и угрожающий тон так переполнили чашу нашего терпения, что мы не будем спокойно наблюдать, как наших граждан похищают ночью прямо в их домах, для того чтобы сжечь, повесить или забить насмерть без малейшей формы соблюдения законности, без даже установления факта преступления». Леггет обвиняет власти штата Нью-Йорк в бездействии, в том, что они не охраняют право граждан на неприкосновенность личности и имущества. «Действительно ли наш губернатор — деревянное чучело, спокойно наблюдающий все это и не предпринимавший никаких усилий, чтобы отомстить за оскорбление? Этот вопрос хорошо южанам обдумать серьезно, прежде чем они снова предложат награду за похищение гражданина Нью-Йорка. Если Юг желает сохранить своих рабов в неволе, это его дело, но он не имеет права оскорблять все население этого большого свободного штата, угрожая оторвать любого гражданина от защиты наших законов и отдать его чуждой милосердия толпе, приводимой в действие самым ужасным фанатизмом. Такие действия превратят в аболиционистов два миллиона жителей этого штата»[1441].
1436
Цит. по: История литературы США. Т. 3. М., 2000. С. 327; см. также: A Documentary History of the Negro People. Р. 331–334.
1437
De Bow’s Review. Vol. 23. N 5. Nov. 1857. P. 463. См. также:
1438