Но как выглядела ситуация в глазах американских вигов, которые в это же время боролись против Актов Тауншенда? Как правило, исследователи предполагают, что лидеры вигов не были связаны с низовыми протестами и старались поставить толпу под свой контроль, не считаясь с собственными устремлениями низов[467]. Однако движение регуляторов встретило у вигских идеологов полное одобрение. Борьба с коррупцией, желание добиться правосудия, стремление к справедливости, в конце концов, были ключевыми темами их собственной пропаганды. Методы регуляторов также не вызвали отторжения. Осуждали губернатора Трайона (в Бостоне видели параллель между его действиями и антивигской политикой массачусетского губернатора Хатчинсона). Коннектикутский виг Эзра Стайлз записывал в дневнике по поводу разгрома регуляторов: «Что должен делать оскорбленный и угнетенный народ, когда его петиции, жалобы и мольбы не слушают и отвергают, когда его оскорбляют королевские чиновники, и тирания (под именем правления) продолжается с египетской жестокостью?»[468] Он резко осуждал Трайона и «его антиамериканскую хунту мирмидонян», изображающих подавление восстание как великую победу, сравнимую с победой генерала Вольфа под Квебеком[469]. Радикальная «Massachusetts Spy» также поддержала регуляторов. Аналогии между восставшими фермерами и якобитами отвергались; скорее, события в Каролине сравнивались с бостонской резней и мятежом на Сент-Джордж-Филдс. Соответственно, регуляторы — это «люди собственности, подлинной политики, чести и принципов». Восстали они лишь потому, что были доведены до отчаяния[470]. Методы Трайона шокировали и лидеров виргинских вигов. По мнению Р. Г. Ли, его «подвиги» при Аламансе были, «мягко говоря, грязной работой»[471]. По всей видимости, история восстания регуляторов способствовала радикализации вигского антиколониального движения. В 1771 г. основным способом выражения протеста были петиции, но отклика из метрополии они получали немногим больше, чем регуляторы — от северокаролинских властей. Конгрегационалистский священник С. Купер выражал опасение, что «ремонстрации от далекого народа, холодные на бумаге, к тому же от людей, изображенных недовольными, достигнут немногого»[472]. Виги не могли не проводить параллелей и не задумываться о том, что и им самим, вероятно, придется защищать свои права не петициями, а с оружием в руках.
Вопрос о том, как сами регуляторы отнеслись к вигам, остается открытым. Статистика, приводимая Фурсенко, указывает, что большинство их участвовало в Войне за независимость на стороне вигов; однако Г. Зинн предполагает, что по большей части они оставались нейтральными[473]. Так или иначе, подпись одного из участников восстания, Уильяма Фью, красуется под федеральной Конституцией 1787 г. (Один из его братьев был повешен за участие в восстании регуляторов; его семья после сражения при Аламансе была вынуждена бежать в Джорджию.)
Нейл Йорк, исследуя риторику массачусетских предреволюционных газет, приходит к выводу, что через язык протеста патриоты формировали революционную ментальность еще до того, как осознали себя революционерами[474]. Опыт чужих протестов явно сыграл здесь немалую роль.
Сопротивление угнетению, будь то в Сент-Дордж-Филдс, на Корсике или в Северной Каролине, осмысливалось в рамках двух парадигм, которые условно можно обозначить как чисто просвещенческую и классическую республиканскую. Такое разделение, впрочем, будет несколько искусственным. В сознании американских вигов эти два комплекса идей постоянно смешивались. Тем не менее, для различения источников политической мысли Американской революции такое разграничение полезно.
В рамках классической республиканской парадигмы восстание против тирана воспринималось как добродетель. Важным элементом республиканской этики было сопротивление угнетению, воспринятое как безусловный этический императив. Дж. Адамс ссылался на свержение монархии в Риме для оправдания революции: «Разве римляне не выиграли благодаря сопротивлению Тарквиниям? Без этого сопротивления и свободы, установленной с его помощью, разве существовали бы великие римские ораторы, поэты и историки, великие учителя человечности и вежливости, гордость человеческой природы, слава и украшение человечества?»[475] Постоянная готовность к борьбе за свободу считалась частью нормальной ментальности республиканца, даже в относительно спокойные периоды. Таким образом, апелляция к ценностям и нормам античности превращалась в актуальный политический лозунг, в средство мобилизации масс. Отказ от борьбы за свободу в глазах вигов ни при каких обстоятельствах не мог быть оправдан и заслуживал самого сурового осуждения. Дж. Адамс был убежден: если американцы смирятся с претензиями английского парламента, то «несмываемый, бесконечный позор, нищета, бесславие будут их уделом на все времена»[476]. Понятие борьбы за свободу, революции в XVIII в. было тесно связано с понятием добродетели. Революция мыслилась не только как уничтожение тирании во имя свободы, но и как борьба с пороком и торжество добродетели.
472
473
474