Разделение властей в эпоху Американской революции считалось само собой разумеющимся для свободного государства. Лишь первые революционные органы власти, а также Континентальный конгресс, созданные ad hoc, не знали разделения на различные ветви.
Б. Раш рассуждал: «Составные правительства наиболее благоприятны для человеческой природы, поскольку дают наибольший простор для развития сил и добродетелей разума. Мудрость, ученость, опыт с самой широкой благожелательностью, с самой непоколебимой твердостью и с величайшей высотой души — все это вызывается к жизни противоположными и различными обязанностями различных представлений людей»[670]. Конституции штатов, как правило, не прибегали к такой изощренной метафизике. Так, конституция Джорджии лаконично констатировала: «Законодательная, исполнительная и судебная ветви должны быть отделены друг от друга, чтобы ни одна из них не осуществляла принадлежащие другой полномочия» (ст. I). Отступления от этого принципа были редки. Например, Южная Каролина допускала участие президента штата в законодательной власти (конституция 1776 г., ст. VII). Это был местный аналог английской концепции «короля в парламенте», против которой в Массачусетсе резко возражал Теофиль Парсонс, автор «Эссекского результата»[671].
Утверждая разделение властей, творцы американского конституционализма следовали положениям Локка и Монтескье. Монтескье рассуждал: «Если власть законодательная и исполнительная будут соединены в одном лице или учреждении, то свободы не будет, так как можно опасаться, что этот монарх или сенат станет создавать тиранические законы для того, чтобы так же тиранически применять их». Если же в одних руках будут соединены все три ветви власти, в государстве установится деспотизм[672]. В ранних конституциях штатов, как и у Монтескье, выделяются три основные ветви власти: законодательная, исполнительная и судебная. Однако в вопросе о соподчиненности властей они в это время следовали скорее Локку. Именно в этом заключалась «локковская парадигма» первых американских конституций. В них баланс власти был заметно смещен в сторону законодательной ветви. Это соответствовало локковскому принципу: «Во всех случаях, пока существует правление, законодательная власть является верховной. Ведь то, что может создавать законы для других, необходимо должно быть выше их»[673]. Ослабление исполнительной ветви можно расценить также как отложенную реакцию на Акты Тауншенда, укреплявшие позиции колониальных губернаторов и предоставлявшие им финансовую независимость от законодательной власти. Газеты начала 1770-х гг. возмущались попыткой сделать губернаторов независимыми от колониальных ассамблей: «Худшего представления об американском губернаторе человек не мог бы составить»; «Если бы король Георг III был независим от нации в отношении финансовой поддержки, захотела бы нация видеть его своим сувереном? Конечно, НЕТ»[674]. Получив возможность изменить баланс полномочий согласно собственным пожеланиям, американцы отдали «власть кошелька» в руки легислатур. В Южной Каролине выдвижение финансовых законопроектов было исключительной привилегией нижней палаты; сенат штата не мог их видоизменять или дополнять, хотя и мог отклонить; исполнительная же власть в денежных делах была полностью подчинена легислатуре (конституция Южной Каролины 1778 г., ст. XVI; ср. также: конституция Виргинии; конституция Нью-Гэмпшира; конституция Нью-Джерси, ст. VI). В конституции Массачусетса, однако, роль сената в отношении финансовых биллей была больше: такие законопроекты исходили от нижней палаты, но поправки и изменения со стороны сената допускались (гл. I, секц. III, ст. VII; ср. также: конституция Делавэра, ст. 6).
671
American Political Writing During the Founding Era. Vol. 1. P. 481. Формула «король в парламенте» утвердилась еще в правление первых Стюартов. См.: