Большинство все же предпочло модель «единой и неделимой» исполнительной власти. Дж. Ратледж (Юж. Каролина) заявил в поддержку этого положения, что «один человек будет чувствовать наибольшую ответственность и наилучшим образом управлять государственными делами»[849]. В конечном итоге, именно эта точка зрения победила. По контрасту с ранними конституциями штатов, не предусматривалось тайного совета, который мог бы ограничивать действия президента. Самая консервативная трактовка, пожалуй, принадлежала Г. Моррису. Как и другие федералисты, Моррис видел основную опасность для республиканского строя в возможном усилении законодательной власти. Даже разделение Конгресса на две палаты и введение Сената не казалось ему достаточно надежной мерой защиты. Лишь в президенте он видел силу, способную защитить народ от «тирании законодателей»: «Легислатура будет вечно стараться возвеличить и продлить свою власть; для этой цели она будет пользоваться критическими моментами, созданными войной, вторжением или беспорядками. Поэтому необходимо, чтобы глава исполнительной власти стал защитником народа — и даже низших классов — от высокородных и богатых, которые с течением времени непременно будут составлять законодательный орган»[850]. Поэтому на Конвенте в Филадельфии Моррис предложил ввести институт пожизненного президентства, причем президент наделялся правом абсолютного вето и не подлежал импичменту. Но большинство делегатов были шокированы подобным предложением. Наиболее приемлемый срок полномочий президента без особых прений был определен в 7 лет[851]. Предложение принадлежало Ч. Пинкни (Юж. Каролина). Дж. Уилсон, P. Шерман (Коннектикут), Г. Бедфорд (Делавэр) высказались за три года. Позднее срок полномочий президента был сокращен до шести лет, а затем — до четырех (ст. II, разд. 1).
Получившийся в результате республиканизированный вариант «смешанного правления» представлялся федералистам оптимальным. Автор, подписавшийся «Фригольдер», заявлял: «У нас будет энергия и решительность монархии без ее роскоши, деспотизма и коррупции; мудрость аристократии без ее наглости; свобода демократии без ее нестабильности и своеволия»[852]. Антифедералисты, со своей стороны, подвергли критике все три элемента «смешанного правления». У. Грейсон возмущался на ратификационном конвенте Виргинии: «Что такое, сэр, нынешняя Конституция? Республиканское правительство, основанное на принципах монархии, с тремя сословиями. Разве это похоже на модель Тацита или Монтескье? Есть ли в нем сдержки, как в британской монархии? Исполнительная власть в одних отношениях скована, а в других неограниченна, как власть римского диктатора. Демократическая ветвь, отмеченная сильными чертами аристократии, и аристократическая ветвь со всеми несовершенствами британской Палаты общин, вытекающими из неравенства представительства и отсутствия ответственности»[853].
Проанализируем более подробно систему «сдержек и противовесов», которая так не нравилась Грейсону и его единомышленникам. Она не представляла собой чего-то совершенно беспрецедентного, восходя отчасти к трактовке разделения властей у Монтескье, отчасти к более ранним конституциям штатов.
Что бы ни говорили по этому поводу антифедералисты, разные ветви власти в конституциях штатов не были отделены друг от друга непроницаемой стеной. Сдерживающими исполнительную власть механизмами в разных штатах выступали «власть кошелька» в руках легислатур (во всех штатах), а также процедура импичмента (в Делавэре и обеих Каролинах). Согласие легислатуры могло требоваться при осуществлении права помилования (Нью-Йорк, Делавэр), назначении должностных лиц (Массачусетс). Механизмы, контролирующие законодательную власть, встречались реже. В Нью-Йорке существовало право вето, которое осуществлял особый совет. В Массачусетсе право вето было передано губернатору, но могло быть преодолено двумя третями голосов обеих палат легислатуры. Как уже говорилось в главе 4, создатели конституций штатов следовали локковской схеме разделения властей, усиливая законодательную ветвь и ослабляя исполнительную.