Эспер следил за передвижением лимузинов через те же спутники, что и Аракелян, но волновался меньше, ибо в победу шейха не верил ни минуты, а в то, что с любыми другими победителями сможет договориться, напротив, верил абсолютно, арабист всем нужен, кроме мусульман. Сам шейх со всеми мыслимыми предосторожностями добрался до своей опорной базы в центре: заранее, на подставное лицо, на некоего Ивана Степановича Блинова, он откупил весь третий этаж бывшей четвертой московской женской гимназии, расположенной почти точно напротив начала Малой Никитской, на которой, в доме бывших Тарасова, Бардовского, Берии и арабского государства, располагался московский офис фирмы Ласкариса, пока еще также и Федорова, но в любом случае к вечеру эта вторая фамилия обречена была сгинуть.
«Овозаи халифату!» — прошептал шейх, «Слава халифату!», лег под окно и поднял перископ. Его мальчики свое дело знали, и он им был не нужен, да и далеко было от Садового кольца до мест, где разразится запланированное. Во всех вариантах туннель рухнет самое большее через час, а дальше, ну, Аллах знает больше.
Джасенка Илеш, вместе со всем своим штабом борьбы за свободу всех от всех на всякий случай убралась на Красноярскую, в квартиру так и пропавшего ни за понюшку Игоря Васильевича. Что с ним случилось — она все еще не выяснила, но на его возвращение почти не надеялась, несмотря на все заявления Оранжа о том, что «месть будет страшной». Месть ее не утешала, мужик был классный, не чета некоторым, за кем гоняются тихоокеанские принцессы.
Побывавший накануне в кабине у Тимона посол-ресторатор Доместико Долметчер избавился там от очередных суринамских даров его тетушки, однако, как и всегда, вынужден был с антиквариатом отправиться к Меркати. Антиквариата было совсем немного, всего фунтов двадцать колониального золота, но среди него имелась настоящая редкость: несколько золотых макукинов, грубых, клейменных прямоугольным крестом монетных заготовок из Попаяны в Колумбии, которые пожертвовал Великой Маме для передачи ее племяннику великий колумбийский писатель. Оценить такое мог только Меркати, да и хранить в такие времена нечто подобное стоило только у него в подземельях. Долметчер с вечера то засыпал ненадолго в гостевой комнате, то призывал Амадо и пил бесконечный кофе, каждый раз называя новый рецепт и каждый раз получая именно заказанное. Найти для себя такого баристу он и не мечтал и понимал, что хозяин усадьбы скорее с дублонами расстанется, чем с филиппинцем.
Не прошло и часа, как в двух шагах от Бульварного кольца, на Малой Никитской, прогремел взрыв, и хрупкий, очаровательный особнячок Рябушинского, более известный Москве как «домик Горького», взлетел на воздух вместе с окружающим садом, и греза Шехтеля вместе с гордостью Москвы превратилась в зияющую дыру посредине улицы. За первым взрывом последовал второй, и четырехэтажный куб Телеграфного агентства Российской империи, агентства ТАРИ, просел сам в себя, гремели взрывы вдоль всей Большой Никитской. Внутренние войска, заранее приведенные в боевую готовность, не ожидали масштабов столкновения и ненадолго растерялись, а тут из-под земли, как муравьи, полезли вьетнамцы в сатиновых формах, из домов, как горох, посыпались орущие голые обыватели и началась уже не Ходынка — начался бой, какого Москва не видывала более девяноста лет.
Пока шейх взрывал свои живые боеприпасы, половина вьетнамского полка успела дойти до Кремля, треть втянулась обратно в особняк, потеряв убитыми и ранеными человек пятьдесят, — этого тоже было многовато, — однако жизнь наемника именно такова, что не гарантирована. Огромные семьи во Вьетнаме теперь должны были получить компенсацию, на которую, надо думать, уже много лет надеялись. Бойцы знали, что они — расходный материал, но Ласкарис платил больше и регулярнее других. Теперь вьетнамский генерал ждал уже совсем другого взрыва. И он прогремел.
Покуда кремлевский полк яростно готовился к защите угловых башен, а бабы оплотника, — сношарем Ромео называть себя запретил, — села Зарядья-Благо датского обороняли подступы к Кремлю и к селу со стороны реки, взрыв грянул совершенно не там, где его ожидали. Почти двести лет любовалась Москва на выстроенный в Александровском саду, в том месте, где французы оставили в Кремлевской стене дыру, Итальянский грот. Колонны, обрамленные аркой, сложенной из обломков разрушенных французами зданий, средневековое каменное ядро, вмурованное в нее, все это рухнуло на клумбы. Почти мгновенно там же, в глубине стены, грохнуло еще раз, и не самая популярная из башен Кремля, Средняя Арсенальная, стала разваливаться на глазах.
Таджикская армия шейха запаздывала, застряв среди молящихся в Касимове, запас шахидов иссяк, новых должны были завезти только завтра, и Файзуллох понимал, что время сейчас работает против него, — если враги либо отстоят Кремль, либо возьмут его, сражаться придется всерьез и долго, а вот к этому он был не готов, слишком привык три дня Ид аль-Фитра проводить в отдыхе и молитве. Но, сколь бы ни был враг силен, Аллах еще сильней, и шейх твердо верил, что именно его мусульманское дело правое и поэтому он непобедим.
В Кремле не было паники, трусы в императорскую гвардию не попадают. Клочковский спешно бросал короткие приказы, офицеры выполняли все, все было выполнимо, только вот выполнимо было не все: игнорируя подземный ход, со стороны Никитской валила на Кремль многосотенная, совершенно профессиональная армия вьетнамских наемников, детей народа, как начавшего воевать во времена Наполеона и первых императоров династии Нгуен, так за двести лет и не успокоившегося.
Дмитрий заметно разрастающейся толпой через Кремлевский проезд стал втягиваться в Александровский сад, но по нему был открыт кинжальный огонь из противотанковых винтовок, и он попал в затруднение: предстояло штурмовать баррикаду из тел самого себя, что было и трудно, и больно, к тому же бейсбольные биты против пуль — аргумент слабый. Жертвовать собой до последнего тела он не имел права, уже сейчас, потеряв несколько десятков тел, он утратил значительную часть боеспособности. Разрастись он заранее тысяч до десяти, он бы этой полусотни жертв не почувствовал, но он элементарно не успел. Однако кремлевская гвардия тем временем привела себя в порядок, переместилась на северную стену и подняться вьетнамским штурмовкам Ласкариса на нее не позволила. Пулеметы у гвардии тоже были. Хотя Средняя Арсенальная и грозила рухнуть, но три четверти стены, ведших и к Арсенальной, она же Собакина, и Троицкой, она же Куретная, оставались целы, вьетнамцев туда поднялось лишь несколько. Кого-то из них застрелили, кого-то спихнули вниз.
Со стороны Моховой в две сотни тел давила толпа Катерины Вовкодав, и нельзя сказать, что совсем безуспешно. С запада и севера, несмотря на дыру в стене, Кремль позиции не сдал, с юга же была река, и туда бабы оплотника Ромео никого бы не допустили. Напротив, Ромео выделил брату отдельный батальон и выслал его для охраны довольно беззащитного здания на Лубянке, где на плюс шестом этаже ничего не понимающий Тимон глядел на врученный Шубиным бланк приказа с золотым обрезом, на котором стояло «Вводить войска запрещаю. Павел», и ниже — подпись круглым почерком учителя средней школы. «Не иначе брат подсуетился», — подумал генерал и был прав.
Все могло бы решиться в пользу царских войск, если бы кремлевский полк при поддержке баб и верных оборотней боролся только с вьетнамской дивизией. Однако со стороны Чертолья, со стороны его императорского величества бассейна «Петербург» на Кремль, держа ровный строй, шли внедорожники с ирландцами О’Флаерти, канадцами Макдоннела и китайцами Ляо. Сборная дивизия Манты, полковника ван дер Мерве, вообще ушла в резерв, готовая в любой момент остановить танки дивизии князя Кантемира. Тут на вооружении было оружие более серьезное, но его Ласкарис решил не использовать до переломной минуты, а бомбить Кремль запретил вовсе: собственный дом способен бомбить только идиот. Ольстерский парашютный десант сбрасывать на Кремль раньше полудня он тоже не собирался. Хотя две гаубицы на Софийской набережной против Кремля накануне собрали, но что толку от двух гаубиц?