Умел бы он запрячь золотую карету мышами — точно бы запряг ее и поехал бы в Кремль на ней, изредка останавливаясь, чтобы тех лихих мышей напоить. Умел бы он летать ясным соколом в поднебесье, лишь изредка в нем повисая, чтобы кому-нибудь на плешь нагадить, — полетел бы. Умей он, наконец, строго по науке, а то и вовсе без нее, в Кремль телепортироваться — он бы точно телепортировался. Только Пантелей не умел ни первого, ни второго, ни третьего, и поэтому он пошел пешком.
Говорят, в этот день русские войска одержали великую победу на Куликовом поле, — хоть и жаль, что нет доказательств тому, что битва это вообще имела место. Говорят, в этот день католики почитают память евангелиста, который однажды попросил у Понтия Пилата кусок козьего пергамента, — о чем, правда, в Евангелии ни слова нет. Говорят, в этот день был издан знаменитый роман-ходилка «Туда-сюда-обратно, тебе и мне приятно», и вот это почти наверняка, потому как весь роман — выдумка для детишек.
Но вот коронация императора Константина I Константиновича Ласкариса в Успенском соборе Московского Кремля действительно имела место.
Обычная коронация московских царей и императоров всегда бывала призвана убедить в богоизбранности главы империи даже не народ, а самого императора. Если некогда на подготовку коронации царя-юноши, несчастного царя-охотника Петра II, было отведено больше четырех месяцев, то здесь надо было обойтись двумя неделями. Многим пришлось пожертвовать во имя утверждения в России новой, наконец-то законной власти. К примеру, не отыскалось ни малейшей возможности снабдить новыми костюмами даже наиболее приближенную элиту войск Ласкариса, — и полковникам-то велено было не особо выделяться на фоне народных масс, полностью одетых в обычную форму, то есть камуфляж. Тем не менее праздника ради надо было обеспечить коронационную форму лакеям, водителям, музыкантам, литаврщикам, валторнистам, бузукистам, а также шести арапам и четырем скороходам. Вместо лошадей, к счастью, удалось реквизировать свадебные лимузины и другие хорошие иномарки, но не заставишь же их кататься за публикой с ипподрома три-четыре раза.
А ведь еще и на кухне чертова уймища людей нужна. Ласкариса успокоили, что вот тут проблемы нет: эти со своего в прямом смысле слова хлебного места сбегать и не думали, а насчет припасов и прочего, так можно считать, что кремлевские повара новому императору присягу принесли первые.
Самое же важное, чудесную икону равноапостольного императора Константина, святого покровителя нового императора, уникальную, византийскую, конца седьмого века, отыскали прямо в Кремле. Была она туда пожертвована каким-то итальянским богачом, чьего мнения наркобарон спрашивать не собирался, и ее как раз на редкость удачно можно было сразу на входе в Боровицкие ворота из рук законопослушных епископов Полихрония и Родопиана получить. И не забыть сказать Досифею, чтобы за хорошее поведение возвел их потом в митрополиты. Если, конечно, вести себя хорошо и дальше будут.
Икону брали из того самого собора, где Константину предстояло венчаться, так что можно было ее туда отнести, да туда же и пожертвовать. У хозяина земли русской все хозяйство — свое собственное, икона же византийского письма, потому — своя собственная. Константин гордился тем, что может сделать такой взнос в государственную сокровищницу русских царей, и намеревался пожертвовать в дальнейшем еще три, которые тут были обнаружены. Он сравнивал себя с последним царем-скупердяем из прежней династии, и сердце его сладко ныло, погружаясь в восторг от того, как широка и щедра его русская натура.
…В ворота Пантелей сунуться не рискнул: охраны много, шума, да еще и святости и скверны, откуда-то взявшейся, и всего этого ему видеть не хотелось, поэтому, пройдя по Тверской до самой Арсенальной башни, высокогорич погрузился в землю и, почти с помощью одних лишь рук, протиснулся подземным ходом в палаты к дьяку. Палаты, как он и ожидал, были битком набиты, все знали, что хоть вся Москва рухни — эта башня уцелеет. Над Кремлем гудели колокола, пока что малые, в Царь-колокол обычно ударяли в миг провозглашения императора императором, а до него время еще оставалось. Пантелей поискал глазами и с удивлением констатировал отсутствие того самого персонажа, который отсюда носа не казал, и был это престарелый дьяк Выродков. «Ну, что ж, имеет право, человек крещеный», — рассудительно подумал Пантелей.
Тем временем новый император уже тащил в собор якобы свою, на самом деле реквизированную из того же собора икону, а патриарх Досифей судорожно молился над извлеченными из некоего сундука с тремя замками императорскими регалиями: державой, скипетром, ключом и мечом, а также тремя коронами, которые доставили из личного багажа Константина. Императорская была больше других, тут патриарх был спокоен, но две других казались почти неотличимы, и он был уверен отчего-то, что непременно их перепутает. Кроме того, он не знал, сколько народа будет в храме. По приказу нового властителя отпечатаны были два разных типа билетов. На одном значилось «С сим билетом входить в Екатерининский зал Сенатского дворца и в церковь». Выше текста был изображен сидящий на ветке двуглавый орел. На билетах второго сорта писалось: «С сим билетом входить в церковь». Выше был крестик. Досифей догадывался, что войска у Константина лишь на малую долю были православными, это успокаивало, значит, толпится не будут, и это же огорчало: слаба, видать, вера греческая.