Да, Камминс прирожденный проповедник, и Дэнис знал — в его словах что-то есть, но никакие проповеди не могли изменить его. Значит, такой уж он человек. Да и какая разница, в конце концов? Будет день — будет пища. Бережливость Камминса обычно помогала Дэнису дотянуть до следующей посылки.
Примерно через месяц Дэнису пришла очередная посылка, и он при всех стал открывать ее. Пришел поглазеть и Энтони Харти, жалкий прихвостень из Клера, он никогда ничего не получал и сгорал от зависти к счастливчикам.
— Как это так, Хэллиген, в прошлом году — ни одной посылки, а сейчас — каждую неделю? — подозрительно спросил он.
— Просто мама не знала, какими помоями нас тут кормят, — доверительно сообщил Дэнис.
— А чего ж тогда она не сама их посылает? — ухмыльнулся Харти.
— Ты чего это мелешь? — вскинулся Дэнис, и руки его сжались в кулаки. — В рыло захотел?
— Да я ничего, просто на твоих письмах почерк другой, — ответил Харти и показал на обертку.
— Ну и что же? — закричал Дэнис. — Наверное, адрес писали в магазине.
— По-моему, такой же почерк я видел на посылках Камминса, — сказал Харти.
— И что с того? — воскликнул Дэнис, холодея от ужаса. — Разве мама не могла все покупать у его стариков?
— Могла, почему не могла, — с угрюмой усмешкой согласился Харти. — Просто говорю тебе, что про это думаю.
Дэнис не поверил Харти, но всякая радость от посылки пропала. Он убрал ее в свой шкафчик и вышел побродить между деревьями — хотелось остаться одному. Февральский день был хмурый и пасмурный. Дэнис вытащил бумажник — там лежали фотографии мамы и Марты, два последних маминых письма. Он перечитал письма — о посылках ни слова. Нет, не может этого быть, все просто — мама хотела сделать ему сюрприз… Но от самого сомнения у него сжималось сердце. И ни с кем не поделишься. Ночью он никак не мог уснуть — вертелся и катался на кровати, словно в лихорадке, стонал, злясь на бессонницу, и чем больше он вертелся, тем яснее понимал: посылки ему слала не мама, а Камминсы.
В жизни он не испытывал такого унижения. Сам того не сознавая, он млел от восторга не из-за посылок, а из-за маминой заботы о нем. И стал любить ее сильнее прежнего, а теперь эта любовь вдруг исчезла, уступив место ненависти. Но Камминсы — их он ненавидел еще больше. Он жалел и опекал Френсиса Камминса — тот и постоять за себя не может, и не от мира сего, и родители его лишь бедные темные лавочники из захолустья, не могут даже отличить плохую школу от хорошей, — а они, оказывается, все время жалели его, потому что о нем никто не заботился, как они о Френсисе. Он даже представил себе: вот трое Камминсов собрались и говорят о нем точно так же, как он с мамой говорил о них. С одной разницей — при всей своей темноте они были правы. Если кого и жалеть, так не Френсиса, а его, Дэниса.
— Что с тобой, Хеллиген? — спросил парень с соседней койки.
И поплакать спокойно не дадут — так тесно койки поставлены.
— Ничего, — процедил Дэнис сквозь зубы.
На следующий день он собрал остатки посылки и понес Камминсу — тот жил в другой комнате. Денис хотел положить сверток и уйти, но Камминс оказался на месте, он сидел на кровати с книгой, и нужно было что-то сказать.
— Забери, Камминс, — выдавил из себя Дэнис. — Еще раз такое сделаешь, я тебя убью.
— Что я сделал, Денис? — заскулил Камминс и вскочил с кровати.
— Ты велел своей матери присылать мне посылки.
— Нет. Это она сама.
— Сама, да с твоей подсказкой. Кто тебя просил соваться в мои дела, шпик ты поганый!
— Я не шпик! — взволновался Камминс. — И что же тут плохого? Мне-то столько не надо, а ты ходишь голодный!
— Что плохого? А то, что получается — моя мама хуже твоей, этой старой грязной торговки!
— Неправда! — возбужденно закричал Камминс. — Я о твоей матери и слова плохого не сказал, честно!
— Чего он тебе сделал-то, Хэллиген? — вступился за Камминса кто-то из мальчишек.
— Он велел своим старикам посылать мне посылки! Да если я захочу, мне будут посылать не меньше, чем ему! — закричал Дэнис, распаляясь. — Чихал я на его посылки!
— Подумаешь, было бы из-за чего плакать.
— Кто плачет? — закричал Дэнис. — Я, что ля? Сейчас накостыляю и ему, и тебе, и всем — кто у вас тут самый сильный?
Он подождал — примут ли его вызов? Но все только с любопытством разглядывали его, и тогда он бросился за дверь, потому что в глазах у него действительно стояли слезы. Он побежал прямо в туалет и там по-настоящему выплакался. Только в туалете и можно было поплакать, остаться наедине с самим собой. Он плакал, потому что до сих пор ему удавалось хранить свою тайну, — не такой уж он был бесшабашный и независимый, каким казался, — а теперь Камминс разоблачил его.