Папа и мама проснулись, мама заулыбалась, но улыбка эта длилась секунду. Мама посмотрела на меня, и лицо ее изменилось. Этот взгляд был мне знаком. Очень хорошо знаком. Так она смотрела, когда я вернулся с реки, когда сказала, что мне нельзя верить.
— Лэрри, — тихо произнесла она, — где ты взял этот пистолет?
— Санта положил его в мой чулок, мамочка, — ответил я, стараясь изобразить обиду, хотя в душе был поражен: как она обо всем догадалась? — Честное слово, положил.
— Ты украл пистолет из чулка твоего младшего брата, пока он спал. — Голос ее дрожал от возмущения. — Ах, Лэрри, Лэрри, есть у тебя хоть капля совести?
— Ну ладно, ладно, — заворчал отец. — Сегодня же рождество.
— Конечно! — воскликнула она с неподдельной горечью. — Тебе-то все равно. А я не хочу, чтобы мой сын вырос лгуном и вором, понимаешь?
— Ну какой он вор, жена? — запальчиво возразил отец. — Что болтаешь, опомнись! — Он страшно сердился, когда в минуты блаженства ему кто-то мешал, а сейчас ему в придачу было, наверное, стыдно за свое вчерашнее поведение. — Ну-ка, Лэрри, — и он потянулся к деньгам, лежавшим на туалетном столике, — вот тебе шестипенсовик. А вот еще один — для Санни. Только не потеряйте!
Но я смотрел на маму и вдруг понял, что было в ее глазах. Я разревелся, швырнул пистолет на пол и, давясь слезами, выскочил из дома. Улица еще спала. В переулке за домом я бросился на мокрую траву.
Я все понял, и боль открытия нестерпимо жгла меня. Никакого Санта-Клауса нет — Доэрти были правы, — а есть только мама, которой приходится жаться, чтобы наскрести несколько несчастных пенсов нам на подарок. Мой отец — неотесанный грубиян и пьяница, и мама надеялась, что, может быть, из беспросветной нищеты ее вытащу я. Во взгляде ее был страх — неужели я стану таким же неотесанным грубияном и пьяницей, как мой отец?
Как я ревновал маму
Всю войну — первую мировую — отец был в армии, и до пяти лет я почти не знал его и ничего плохого о нем сказать не мог. Иногда я просыпался и видел — рядом с моей кроватью стоит кто-то большой в военной форме, держит свечку и смотрит на меня. Иногда слышал, как на рассвете хлопала дверь, и по булыжной мостовой, удаляясь, стучали подбитые гвоздями ботинки. Он появлялся и исчезал, как Санта-Клаус, всегда таинственно.
Под утро я обычно забирался в большую мамину кровать, и когда отец ночевал дома, приходилось тесниться, но, в общем-то, его визиты вше даже нравились. Он курил, и от него исходил приятный, с кислинкой, запах, брился — за этим действом я следил как завороженный. Каждый раз он оставлял груду трофеев-сувениров — ножи с рукоятками из стреляных гильз, немецкие каски, знаки отличия, кокарды, пуговицы и прочие военные штуки, которые, как считал отец, могли пригодиться и аккуратно хранились в длинной коробке на комоде. Отец вообще любил собирать разный хлам — пригодиться, утверждал он, может все. Когда его не было, мама разрешала мне подставить стул и порыться в его сокровищах. Сама она была о них не слишком высокого мнения.
Во время войны мне жилось безмятежнее всего. Окно моей комнаты выходило на юго-восток. Мама завешивала его занавесками, но это мало что меняло. Я просыпался с рассветом в самом что ни на есть солнечном настроении, готовый излучать свет и радость. От вчерашних забот не оставалось и следа. Жизнь, как никогда впоследствии, казалась простой, понятной и полной всяких возможностей. Я высовывал из-под одеяла ноги — они у меня назывались госпожа Левая и госпожа Правая — и заставлял их обсуждать дела на день. Госпожа Правая вела беседу с живостью и выражала свое мнение очень наглядно. Госпожа Левая была мне не так подвластна, и ее роль обычно сводилась к покачиванию в знак согласия.
Они обсуждали все на свете: куда мы сегодня с мамой пойдем, что Санта-Клаус принесет мне на рождество, как сделать, чтобы жилось нам еще веселее. Тут, например, речь часто заходила о младенце. Никак мы с мамой не могли насчет него договориться. На нашей улице младенцы были у всех, кроме нас, но мама считала, что мы сейчас завести младенца не можем, потому что стоят они семнадцать с половиной фунтов, вот вернется папа с войны, тогда и купим. Какие глупости! Вон Джинн купили младенца, а всякий знает, что семнадцать с половиной фунтов им не по карману. Значит, подыскали младенца подешевле, а мама, наверное, на таком деле не хотела экономить. Но по мне, младенец, как у Джини, нам вполне подошел бы.