Мосье Лестранж уже был рядом.
— Всё на месте? — спросил он. — Что ж, еще раз на штурм, друзья мои, еще раз.
Он был уже в цилиндре, игриво съехавшем набок.
— Вот я и говорю, — продолжал он, — главное — это его оседлать, а дальше меня сам черт не остановит, никакая сила в мире. — Он положил руку мне на плечо, чтобы опереться. — Прими, мой добрый друг, этот маленький знак внимания от мосье Лестранжа, короля магии.
И он сунул мне в руку монетку. Потом вцепился в руль, отставил велосипед чуть в сторону, и его вибрирующий голос загремел над крепко спящей деревней:
— Au revoir!5
Он пошел. Оглянулся, смотрю ли я ему вслед (наверное, хотел попробовать — вдруг удастся сесть на велосипед?). Но когда увидел, что смотрю, просто махнул мне рукой и продолжал идти. Вскоре он скрылся за поворотом.
На кухне я вытащил из кармана монетку — оказалось, он дал мне пенни. Я опустил ее в банку из-под какао. Отец уже спал, а мама варила мне на ужин кашу.
— Ну что, убрался он? — спросила она.
— Да.
— Садись, будешь ужинать. Небось нагулял на холоде аппетит?
— Он дал мне полкроны! — вдруг выкрикнул я, потому что едва сдерживал слезы.
— Что-о? — переспросила она, внимательно глядя на меня.
— И сказал, что обязательно навестит меня в школе в Дублине. — Я уже не мог остановиться: — И что когда я вырасту, он обучит меня своему искусству, я мы поедем во Францию, Германию, Испанию, Индию, проплывем по семи морям и увидим все чудеса света, и на плече у меня будет сидеть красно-желтый попугай, а еще мы будем ездить в больших машинах и жить в лучших отелях, и… и-, и…
Тут слезы потекли ручьем, и мамины руки обняли меня. Я спрятал лицо у нее на груди и выплакал свою обиду.
— …И… и он такой пьяный, что на ногах не держится… упал с велосипеда… Если бы не я, он потерял бы и кролика, и зуб-великан, и…
— Успокойся, милый, успокойся, — мягко заговорила мама, чуть покачивая меня и нежно гладя по голове. — Уже все прошло. Все прошло. Прошло. К утру ты обо всем забудешь. А не успеем мы оглянуться, наступит весна, и Трейси на грузовике повезет тебя на болото за торфом, и вернутся птицы и начнут вить гнезда…
— Я тебя обманул — он дал мне только пенни!
— …и мы отвезем пчелиный улей в горы на вереск, — продолжала мама, будто не слыша меня, — и выбелим коровник, да так, что он у нас засверкает, — помнишь, как здорово получилось в прошлом году? А там уже и лето придет, и мы вынесем на лужайку коврик и будем лежать на нем в тени каштана и слушать, как коровы жуют клевер, и возьмем с собой пачку печенья и банку с молоком и устроим соревнование, кто быстрей выпьет — помнишь, как в прошлом году? А в самый жаркий день лета — уф, какая будет жарища! — мы вычерпаем всю воду из колодца, залезем туда босиком, выдраим его дочиста и будем кричать друг другу: раз, два, веселей, раз, два, веселей! Помнишь? Помнишь?.. И прямо надорвем животы со смеху, о господи, вот уж похохочем вволю! Боже правый, как будет здорово, когда придет хорошая погода!..
Я перестал плавать и, не отрывая лица от маминой груди, заулыбался — ведь все сказанное было до последнего слова правдой. Но я поверил маме не потому, что она говорила правду, — просто она верила в свои слова, и эта вера передалась мне.
Среди развалин
Да, конечно, думал Джо, поджидая в машине жену и детей, Марго — молодчина, просто молодчина. Обед сготовила пораньше, а детей как раззадорила! Обычно их на загородную прогулку с родителями калачом не заманишь, а тут ждут не дождутся и все расспрашивают, куда и что. Мысль о поездке в Коррадину принадлежала ей, да и денек она выбрала что надо — такого воскресенья в этом году еще не было, хотя в начале лета на погоду жаловаться не приходится. В общем, что говорить — просто молодчина!
А ведь в прошлую пятницу, когда она впервые упомянула об этом, он, неизвестно почему, заупрямился.
— Коррадина? Но какого черта там делать? Там ничего нет, одни развалины старого дома.
— И все-таки тебя должно тянуть туда, — настаивала Марго. — Пусть даже просто убедиться, что с этими местами тебя уже ничего не связывает.
— Связывает, не связывает… — произнес он, притворяясь, что не понимает ее. — Ты же знаешь, я не настолько сентиментален.
— И детям будет интересно. Пусть увидят, где ты жил, когда был ребенком. Это пойдет им на пользу.
— Какая тут польза? — ответил тогда он. — Совершенно не представляю.
Но она все настаивала, и уже на следующий день он перестал упрямиться — зашевелились какие-то воспоминания, вдруг охватило волнение. Это было заметно — он то подолгу молчал, то глупо улыбался. И сейчас, за несколько минут до отъезда, его переполняла благодарность — ай да жена, открыла для него такой источник радости! Как все-таки хорошо она его знает, как понимает!