А волосы уж и рассыпались, по воде поплыли, вокруг Эрин на ряби колыхаются. Не баба, а водяница настоящая. Привстала в воде, где дно нащупала, по телу руками повела, грязь с кожи смывая. А Арн за ладонью следит, глаз не сводит. Уж и не юнец давно, а взор отвести не может. Так и тянет душа, так и манит тело жрицыно, да глаза ее синие, что на небо летнее цветом похожи. Забилось сердце взволновано, дыханье вдруг сбилось. Прижал руку к груди Арнард, да и застыл так, себя слушая. И ни зла в нем нет, ни ярости, любованье одно только.
Вновь под воду нырнула жрица, да со смехом веселым вынырнула, будто и озеро холодное вокруг, а луг лесной, цветами усеянный. Не в плену будто, а на воле вольной. Тут и сам князь улыбнулся, да вдруг снова вздрогнул. Вспомнился ему луг лесной, и сидит он в траве будто, а позади девка тихо смеется, да ладонями узкими глаза ему закрывает.
«Угадай, кто?» – спрашивает.
- Голубка моя нежная, - да не в памяти, взаправду ответил.
А как сказал, так глаза и распахнул, на жрицу глянул. А она из воды выходит, руками груди прикрыла, да на него смотрит укоризненно.
- Опять пялишься.
Глядит князь, покрылась Эрин кожей гусиной. Скинул плащ свой, да ей на плечи набросил.
- А сказала – не озябнешь, - говорит, а сам улыбается. Да вдруг к груди и прижал.
Она и ахнула, лицо к нему подняла, в глаза заглядывает. А Арн уж не в глаза смотрит, на губы приоткрытые. Не сдержался князь, к устам манящим прижался, обжег поцелуем. Эринка и затихла, глаза закрыла да стук мужниного сердца слушает. Признал ли друг ненаглядный? А он уж в сторону отодвинулся, да сказал с улыбкой:
- Колдовка, ты жрица, как есть колдовка. Приворожить хочешь?
- Не ворожба это, Арнард, - Эрин ответила, да вздох тяжкий спрятала. Не пришло время, стало быть.
- Одевайся, застынешь, - сказал пресветлый и отвернулся.
А пока одевалась, всё прислушивался, да видение последнее вспоминал. Что творится с ним, раздумывал. Что за девка ему мерещится? Да и Михай вдруг не вороном казаться стал. И имя это взял откуда, коль само с языка сорвалось? Видать, знал такого, вот и птицу знакомо назвал. Да только, что Михай, что девка синеглазые, выходит, в одно время с ним рядом были. А когда то время было, уж и сам не вспомнит.
- Оделась я, - сказала Эрин да рядом и встала.
- Там уж остыло всё, - сказал зачем-то. – Нужно заново к кашеварам идти.
- Так и сходим, давай. Чай, ноги не отвалятся, - с улыбкой ему Эрин ответила.
А улыбка-то, будто солнышко ясное, день еще ярче сделала. Ох, и ладно на душе мятежной от улыбки этой стало, о думах позабылось. Тепло со жрицей рядом, словно у огня присел, да руки к нему протянул. И дух лесной еще ясней стал, так и кружит голову княжью. Уж и сам не знает, что сделать ему хочется, то ли рассмеяться заливисто, то ли к себе Эрин прижать. И понять не может, отчего на сердце легко делается, отчего отпускать ее впредь от себя не хочется. Сколько баб за годы эти было, а ни одна сердца не тронула, но одна тепла легкого не дала. И любили его, и заботились, и слова жаркие говорили, а жрица старшая без слов да признаний жизнь раскрасила. А что вредная, да на язык бойкая, так то за радость кажется. Ни на кого она не похожа, а будто знал столетие целое.
- Пойдем к кашеварам, - сказал князь, а голос-то хрипом в горле отдался. Вот и добавил он снова: - Колдовка.
Вернулись в стан, к кашеварам пришли, а те опять черпаки пороняли. Второй раз уж господин приходит, да всё за день один. А на лице его хмуром безрадостном улыбка светла сияет. Да не взгляд с бабы синеглазой взгляда не сводит. А она-то к котлу нос сунула, головой покачала, да и спросила вдруг:
- На воронах что ль похлебку варите?
Тут господин и вовсе смеяться начал, даже слезы с глаз смахнул. Сам о таком недавно спрашивал, вот и развеселился князюшка.
- Что несешь, дура? – кашевар обиделся, да как сказал, так и обмер.
Оборвался смех Арнарда, взглядом жгучим кашевара обжег. Бабу себе за спину задвинул да на дурака и надвинулся. Охнула Эрин, на плечо ладонь положила:
- Шутила я, оставь их, Арнард.
- Указывать мне будешь? – спросил ее князь пресветлый.
- Да что ты, господин высокородный, кто ж тебе указ-то будет?
И вроде покорно ответила, да издевкой слова ее показались.
- Заново трапезу мне в шатер несите, - велел пресветлый да к жрице и обернулся.
А она уж на груди руки сложила, бровь тонкую изломила с насмешкой. Ну, что за баба? Злыдня чистая. Поглядел на небо Арнард, да снова ворону кулаку погрозил. А тот и каркнул с неба, на угрозу ответил.
- В шатре твоем уж трапеза, - кашевары ответили.
- И то ладно.