Да только думать о том некогда, вот и толкнул дверь Арнард, чтоб в домик войти. А как за порог шагнул, так и встал, будто вкопанный.
- Чтоб тебя, друг единственный, перекорежило, - сплюнул в сердцах князюшка.
Не дом увидел, дворец целый. А во дворце том стражи стоят, секиры в руках сжавши. Ходит знать важная, на князя гордо поглядывает, шушукается. Кругом злато да мрамор белый. Богатый дворец, в самом Эльграде такого нет. Да только не спешит удивляться князюшка, знает, что подвох есть. Откуда на болоте дворцу взяться, да еще с придворными? Колдовство всё это Алвора. Морочит друга бывшего царь черный. Махнул рукой Арнард сердито:
- Прочь, - говорит князюшка. – Вранье всё это.
А ему в ответ Михай каркнул, с хозяином соглашаясь. Да только тут к князю пресветлому стражи направились. Глядит на них Арнард, а мужики-то все на одно лицо. Да лицо-то знакомое. Глаза, будто дым с костра, серые, и волосы темные, а впереди прядь белая, словно метка приметная. С ликом княжьим стражи Алвора. И морок вроде, да в руках мечи настоящие, и все со зверем чудесным.
- Стало быть, сам с собой биться стану, - усмехнулся пресветлый. – Да только уж не в первый раз, сдюжу. Нашел чем пугать, царь проклятый.
Тут на него стражи и кинулись. Выхватил меч острый Арнард, да с самим собой клинок и скрестил. Зазвенела сталь колдовская, засиял глазами зверь иноземный. Да только как в тело стражника войдет, так тот маревом обращается, да снова человеком становится. Нет ран на телах воинов намороченных, не течет в них кровь горячая. А коль крови нет, так нет и сердца живого. А как убьешь того, в ком жизни нет? Вот и бьется князюшка с призраками, а пройти вперед не может.
Хотел сквозь морок идти, да только сам на меч напоролся, руку поранил. А как на рукаве пятно красное выступило, так и стражников рукава окрасились. Вот и задумался Арнард о том, что задумал друг лживый. Неужто хочет, чтоб князь пресветлый сам себя изранил, да телом ослаб, чтоб вперед прорваться? Усмехнулся князюшка, да меч опять в ножны вложил. С кем биться призракам, коли они, как отражения, за Арнардом повторяют?
- Сам с собой в ладу я, Алвор. Не за чем мне супротив себя кидаться.
После вперед шагнул, морок-то и развеялся. Вот и еще один силок распался, да не спешит Арнард радоваться, о подлости царя поганого помнит. И не зря ждет подвоха князюшка. Сверкнула вдруг молния под сводами дворца богатого, да земля дрожать стала будто кровь земли на свет белый просится. Бегут по полу мраморному трещины, под ногами змеятся. Покачнулся князь пресветлый, да устоял на пол не повалился. Только зубы стиснул сильней, да меч рукой крепкой сжал.
Глядит князюшка, а знать придворная впереди в муках страшных корчится. Лица у всех черные, гадкие. Глаза наружу лезут, языки вываливаются, будто душит их рука невидимая. А как вой по дворцу пошел, так и выронил меч Арнард, за уши схватился. А там и в глазах темнеть начало, будто ночь вдруг на землю покров навесила.
Замотал головой князюшка, да морок новый уйти не спешит, когтями крепкими в него вцепился. Вот и видит он, как во тьме свеча вдруг вспыхнула. А за ней второй огонек появился, а там и еще несколько. Шаги услыхал тихие, словно крадется кто-то. Хотел меч поднять, да меч во тьме лежит, а где, того Арнард не видит. Да только не убоялся князь пресветлый. На то и воин он, чтоб и ножом, и руками голыми с врагом мог схватиться. Замер Арнард, ждет, кто из тьмы кромешной к нему явится.
А как первый огонек приблизился, так и вздохнул князюшка хрипло. Стоит перед ним отец покойный. Сам белый, будто снег зимний, глаза кровью налились, а в груди дыра черная, словно сердце наружу выскочило, да тело пробило. От самого хладом мертвым веет, что стужей студеной, так прочь бежать и хочется. А уж как рот открыл, так стон тяжкий до Арнарда и докатился.
- Вот и сынок мой явился, - а голос у князя Оларда, словно скрип двери не смазанной. – Что ж ты, Арн, меня бросил, одного на смерть оставил? Разбилось сердце отцовское, из груди так и выскочило. Жил бы еще я да радовался, коли б ты, сын пропащий, родителя своего предательством не обидел.
Знает Арнард, что не отец перед ним, да только слов ответных сдержать не сумел:
- А не ты ли, отец родной, меня первым предал? Пока я за землю родную с чудью бился, ты к Эринке моей захаживать стал, о сердце сына своего позабывши? А как узнал, что не девка простая, а жена мне законная, так и убить ее порешил. Не стал сына ждать, слов его слушать, один за всех судьбой чужой распорядился. Да только боги-то всё видят. Всем долю посильную раздали. Я за поспешность и неверие уже сполна расплатился, и тебя, отец родной, от души простил. Предвидел я, как дело повернуть сможешь, да себе в счастье коротком отказать не сумел. Лучше должен был Эринку прятать, на других не надеяться. Сперва уладить спор с женитьбой нужно было, а после уж ее в Эльград везти. На мне вина за слепоту и поспешность, так и за то уж наказан был по самую маковку. Покойся с миром, батюшка, а я за тебя Бавлину молиться стану.