Сколько счастье свое не прячь, а другим в глаза бросается. Вот и еще две седмицы прошли, пролетели птицей быстрокрылой. Не каждый день купец к Эринке являлся, а всё ж приходил, дожидался. Пусть недолго рядом был, а всё сердечку радость. А как задержится, так уж конь его стрелой летит, несет всадника на встречу тайную. На землю спрыгнет ненаглядный, обнимет крепко и скажет жарко:
- Дождалась, Эринушка.
- Дождалась, - кивнет в ответ девка, да очи потуплю.
А душа поет птицей звонкою. Таись, не таись, на весь свет слыхать. Матушка смотрит пытливо, батька хмурится. Жених докучливый и вовсе мрачней тучи ходит, одной Эринке всё ладится. Подружка любимая покрывает, глаза всем отводит, а сама головой качает:
- Не спеши, - говорит, - Эринка. Клятву ведь Бавлину дали, и как измены-то не заметил?
А где ж в том измена, коли за руки только держатся? Не понимает Эринка. Даже в уста Арн голубку свою не целовал, в щеку только, да и то разок. Уж больно рассердилась девка. Руками махала, да грозила, что не свидятся больше. Вот и не лезет парень с поцелуями-то, лишь на уста взглядом долгим смотрит, да не притронется. Нет чести в том, чтоб насильно ласку девичью взять. Обнимает крепко, да и то радостно.
По ночам девке объятья те снятся, ох, и сладко ей, ох, и томительно. А днем руки решетом становятся, так всё и валится. Мыслями о купце любимом душа полнится, да пред очами образ его. А как про сговор вспомнит, так и жизнь не мила. Признаться бы купцу надобно, а только язык, будто камнем становится. Страшно Эринке – прознает про жениха Арн, да и уйдет восвояси, о девке блудной забыв. А как от других услышит? Тут уж и вовсе жуть нападает. Как страдалице быть? Как из силков кузнецовых выбраться? Уж и Унка бранится, мол, скажи, глупая. Да только Эринка головой кивает, а сама помалкивает. И совестно ей, а счастье-то еще чуть продлить хочется.
- Эринка, - подруга за рукав растяпу дергает, а сама глазами знаки делает. Чего, мол, сидишь колодой рассохшейся? Того гляди, развалишься, да всем нутро свое тайное покажешь. Да чтоб не зря звать при родителях, говорит Унка: - Отвезем дары Заступнице. Уж и не верится.
- Отвезем, никуда не денемся, - кивает Эринка, а сама про Арна думает.
Велел купец не ездить в храм. Сказал, что княжна еще две седмицы брата оплакивать станет, как обычай велит. Дары понесет, да слезьми грехи брата пред ликом богов смоет. Вот и не ходи, говорит, покуда срок не истечет. Как бы вновь вам под дверями зря не топтаться.
Так и подруге сказала Эринка. Они к сыскарю-то и подступили, будто незнаючи. Расспрашивать про горести княжеские стали, тот и кивнул важно. Так поездку и отложили. И на базар за тканями спешить не стали, чего два раза ездить? А теперь вот все вместе в Эльград и отправились: Эринка с отцом да матерью, да Унка с родителями.
Мамки болтают без умолку, батьки слушают их, посмеиваются, а подружки переглядываемся, о своем думают. Им говорить при родителях не о чем. А про платья свадебные да украшения уже наперед всё знают. Унка уже давно про вышивку рассказала, да сережками похвасталась, а Эринке про свое говорить не хочется. Что матушка укажет, то и сделает. Авось, не сгодится. У нее одно на уме, как от жениха да свадьбы избавиться.
Едут себе люди добрые, о дурном не думают. Спокойно на душе, надежда огоньком теплится. Да только вдруг топот копыт послышался. Глядят, всадник следом, нагнал уж почти. Плечи могучие, взгляд смурной, невеселый. Тиль, стало быть. Жених за невестой скачет. А она и не рада. Брови насупила, отвернуться хотела, да Унка локтем вдарила. Держись, мол, подруга, затаись. Зашипела Эринка, а Тилису кивнула. Он родителям поклонился, а сам со сговоренной своей взгляда не сводит.
- С вами, - говорит, - поеду. Дела в городе есть. Заодно провожу, пригляжу, чтобы никто не обидел.
- Еще один мужик лишним не будет, - говорит ему Верет.
Остальные с ним согласились. Едут себе, улыбаются, одна Эринка, будто хмурь небесная. Как на Тиля взглянет, так себя пташкой в силках чувствует, как в руках могучих билась забыть не может. Уж и просил кузнец прощенья. Будто коршун кружил над голубкой, в ноги падал. Гостинцами задабривал, да не трогать боле обещался. Да только девке от того не легче. Плачет ее душенька, от горя заходится. Отпустил бы постылый, она б до земли ему кланяться стала, да богов за Тиля молить. Только ведь и ему без нее тошно. Глядит да хмурится, а у самого тоска в глазах стылая. Взор такой камнем девку к земле клонит, и не вздохнуть грудью полной. Теперь вот и вовсе с ними ехать сподобился.