Поклонилась Унка, да к алтарю направилась. На подругу не взглянула, будто ее и вовсе рядом не было. Ни спросила ничего, не успокоила, в провожатые не набилась. Улыбнулась жрица лукаво, да и взяла Эринку за руку. Привела в коморку светлую, на стул усадила:
- Рассказывай.
Сама рядом присела, за руку держит, поглаживает, да глаза заглядывает. А от взора ее тепло становится, вот и отогрелась Эринка, оттаяла. А как легче стало, так и заговорила. Про духа озерного поведала, про встречу желанную, да сватовство проклятое. Во всех горестях и радостях открылась, ничего про себя не оставила. Добралась до того, как взаимный обман открылся, так опять загрустила. И в злости своей покаялась, и про мысли последние рассказал.
- Не стану я боле судьбе противиться. Коли уж дан мне Тилис, так бегать от него уж не стану. Глядишь, и сладится…
Слушает прислужница, слова не скажет. По руке наглаживает, да глаз не сводит, будто в душу самую глядит. А как замолчала Эринка, так и сказала жрица задумчиво:
- Ни слова лживого не сказала.
Да и опять замолчала. Поднялась на ноги, отошла от девки, о своем думает. Сидит Эринка, с тревогой на сестрицу смотрит. Никак бранится на непутевую станет, да прочь гнать начнет? Да только и на брань девка согласная, лишь бы совет мудрый услыхать. Вернулась к ней жрица, села рядом, да опять за руки взяла.
.- Стало быть, на озеро бегала Потаенное? Приглянулась, видать, духу озерному, коли с даром ушла. Только дар не по тебе будет.
- Так ведь князь, - вздохнула Эринка. – Как уж снести такой подарочек? Только сердце измучаю.
- Верно, да не всё, - отвечает сестрица. – Дух своим даром связал вас накрепко. Ничего не скажу более, только подсказки дам. А ты слушай, да додумывай. И вот тебе подсказка первая: Бавлин на связанных новый узел не накинет. Уразумеешь, придет черед второй подсказки – выбор. Сама его сделаешь, сама решать станешь, как жить дальше. А коли решишь, так сама за всё в ответе будешь. Но лучше уж своим умом, чем родительским. Не всякое их решение мудрое, не всякая ошибка твоя ведет к погибели. Иди теперь, Эринка, еще свидимся.
- Вот и дух так мне сказал, - вздыхает Эринка. – Обещал, что свидимся, а я зачем, о том молчать вздумал.
- Долг на тебе перед духом озерным, вот и спросит его, - жрица отвечает. – А уж что взамен спросит, то одному духу ведомо. Может медяк дырявый, а может и услугу какую.
- Вот тебе и дар, - развела руками девка.
- Так ведь он тебе услугу оказал. Показал, как просила – то услуга. А раз понравилась, то навстречу с судьбой отправил прежде времени да свидание ваше ускорил – дар, выходит.
- И что же делать-то? – совсем растерялась Эринка.
- Для начала слова мои уразумей. А теперь ступай, Эринка, подруга уж заждалась.
- А дары?
- Поклонись нашей Матушке, спасибо скажи, что живешь да на солнышко ясное любуешься. За то дары и положи на алтарь.
Так девка и сделала. Обо всем остальном подумать после решила.
Глава 7
Глава 7
Сменяет солнышко месяц ясный. На небе черном то вспыхнут звезды, то погаснут. Зорька утренняя с вечерней чередуется. Идут деньки, бежит времечко, течет, словно реченька шустрая, не вернешь вспять, не догонишь. В душе моей обида стыдом заменяется, а потом опять обидой. То сержусь и ногой топаю, то молчу, ни на кого не гляжу, о милом своем думаю. Больно мне, будто ножом на части режут, а как осерчаю, так вроде и вздохну свободней. Только недолго это. Потом и вовсе ничего не хочу. Иду, куда скажут, говорю, что ждут, что велят, то и сделаю.
Денек первый держалась, второй крепилась, на третий за матушкой хвостом ходила, словно дитя малое, отойти страшилась, чтобы ноги меня к месту заветному не понесли. На четвертый с Тилем гулять пошла, сама напросилась. Он и рад, идет улыбается, а я молчу да головой киваю. Что спросит, всё невпопад отвечаю. Себя извела и его измучила. Сказалась, что недужится и сбежала домой, опять за мамкин подол уцепилась.
- О чем кручинишься, дочка?
- Кажется тебе, матушка, веселая я.
- Ой ли…
А уж что на душе моей делается, даже подружка не знает. Как признаться, коли она теперь, как и все, жениха моего нахваливает? А я и не спорю. Хороший Тилис, да только друга в нем вижу, от любви его, как от огня шарахаюсь. И жаль мне кузнецова сына, а себя жальче. Он опять хмуриться начал, на мои метания глядючи. Смотрит пытливо, словно спросить о чем хочет. И опять свое заводит: «Моя, никому не отдам». И страшно, что о тайне моей догадался, и горько – отдавать-то некому.