Рядом мамка сидит, плачет тихо, по руке гладит.
- Что ж ты, - говорит, - наделала, доченька?
А я молчу, ответить мне нечего. Счастья себе хотела, вот и натворила. Да и кто б узнала, ежели б я Тилю не повинилась? А он, змей подколодный, против меня и обернул мою честность. Да разве же хороший он, коли через страдания мои дорожку себе топчет? Раньше душа только болела, а теперь и телу не можется.
- Пусти меня, Верет!
Ох, Дух Черный, не иначе надо мной поиздеваться решил. Только вспомнила кузнецова сына, а он уж тут, кричит, с отцом спорит. Матушка на ноги поднялась и к дверям отошла, приоткрыла, слушает. А я бы уши закрыла, даже голос Тиля мне отвратителен, да нет силы в руках, плетьми лежат, не шелохнутся.
- Ополоумел, Тиль? Прочь иди, когда сказал, тогда вернешься, - батька мой зло говорит, зятя будущего из дома гонит.
- По что ты Эринку избил? По что измучил? – не унимается Тилис, да только отца злит еще больше.
- Ты знал, что будет, когда про невесту свою говорил прилюдно? Не ко мне подошел, чтоб просить срок новый назначить, при всех позорить начал. По преступлению и кара. Коль дочь беспутная, сердце родительское разбила, ногами в пыль дорожную втоптала, так и наказание приняла.
- Зверь ты, Верет! Ежели б я батю своего не отправил, то и вовсе бы забил Эринушку…
- Моя кровь, мне и решать, что с ней будет. В любви зачата, в любви рождена и взращена. Баловали, умилялись, шалости с рук спускали. Бранили, так несильно, пороли, так для острастки. Вот и вырастили позорницу. Отблагодарила родителей за любовь их. Смолчал бы, поговорил тайно, так ведь и сыграли бы свадьбу раньше назначенного, а ты ж нас на всю деревню, только б Эринку к себе привязать. Вот и получишь, что заслужил, а теперь уйди. Уйди, Тиль, не доводи до греха. Глядеть мне на тебя тошно. Уйди, говорю!
- Дай мне на нее посмотреть, дай увидеть невесту мою, на коленях молю, Верет!
- Прочь иди!
- Пусть уйдет, - взмолилась я голосом слабым. – Нет мочи слышать его.
Матушка из светелки и вышла, дверь за собой прикрыла. Лестница скрипнула под шагами быстрыми, да голос ее уж снизу донесся:
- Спит Эринка, не до гостей ей. Уходи, Тиль, не тревожь ее покоя. Через три дня всё одно твоей станет.
- В слезах ты, Лета, что с Эринкой моей?
Вот ведь неугомонный, и что же ему слова тестя с тещей-то не указ? Где почтение?
- Ну, не мучь хоть ты меня, тетушка Лета, скажи!
- Плоха Эринка, знахарка с ней. Уйди, не тревожь.
- Да хоть глазком одним…
- Совсем в тебе нет совести?! – воскликнул тут батька. – К девке незамужней в светелку пролезть хочешь?! Мало ты ее позорил, теперь добить хочешь? Поди прочь, поскудник!
- Уходи, Тиль, сейчас уходи, - заговорила опять матушка.
- Выживет ли? – упирается жених настырный.
- Богам молись, авось, и обойдется, - ответила мать да дверь и захлопнула.
После ко мне поднялась и опять рядом села. Молчит, жалеет, по волосам наглаживает, а мне и жить не хочется. Что теперь будет? Арн не дождался меня, а коли в деревню сунется да новости наши узнает, так и отвернется вовсе, зачем князюшке моему девка с позором? Он уйдет, а Тилис останется. Раз уж привязать словами гадкими хотел, стало быть, и не было клятвы, теперь уж точно. Испугался, что не достанусь ему, вот и сподличал. Теперь, вон, убивается, а мне от того еще противней. Не буду я жить с ним, ни добром, ни по приказу. Нет Арна, то и мне жить не зачем.
- Спи, девонька, спи, милая. Сон вылечит, - шепнула знахарка, я в сон и провалилась, ни о чем более не думая.
Глава 9
Глава 9
Вот и три дня прошли, батюшкой указанные, свадьбы моей час настал. Да не любимый меня к жрецам поведет, клятву верности спрашивать будет, а жених ненавистный. Нет песен жалостливых, никто невесту не собирает, не обряжает, косы не плетет, венок на голову не надевает. И платья свадебного нет, только то, что для сватовства вышито было. Нет больше чистой Эринки, опозоренная девка есть, а еще благодетель, который и такую берет. Благодетель-то постылый уже у порога стоит, дожидается, словно муху горемычную в сети свои затянул, паук проклятый. Не выберешься уже, как не трепыхайся.
Повез бы меня к жрецам белый конь, лентами да цветами украшенный, да только то для невест молвою не тронутых, а меня телега ждет. И запряг бы, может, батька конька нашего, но не усидеть мне верхом, не зажила еще спина истерзанная. Вот и повезут девицу, как к казни приговоренную. Поедет телега по деревне, а люди буду пальцами тыкать да смеяться в спину. Чужое горе оно завсегда радостно, что другим досталось. А кто и жалостливо вздохнет, только счастья никто уж не пожелает, да мне того счастья и ненадобно.