- Вижу на тебе серьги богатые, стало быть, сын мой дары делал. И колечко, вон, затейливое. А коли надела подарочки, значит, приняла их с милостью. Выходит, не зря сынок к Милолике захаживает, с приживалкой ее дружбу водит. А стало быть, и тебе он глянулся.
Вспыхнула Эринка, снова руку дернула. Это на что ж намекает пресветлый? Так и мнит их с Арном полюбовниками? Вот ведь срам какой! А Олард по-своему мыслит. Гнев невестки по иному понял, а как понял, так вслух и сказал:
- Иль взяла, чтоб не обидеть Арнарда? Ты скажи мне, лапушка, не затаив, что думаешь. Коли обидел тебя сын мой словом неосторожным, или помыслом нечистым, так прикажу я, и дорогой десятой обходить станет. Защитой тебе быть готов, сироте без племени, другом-благодетелем, только знак подай.
Вспыхнула Эринка, слова такие услыхавши. Запретит, говорит, Арнарду, десятой дорогой обходить станет. Что за напасть такая горькая? О защите толкует князь пресветлый, да только есть уж у Эринка защита, да и друг с благодетелем имеются. Муж любимый один за всех справляется, иных ей ненадобно!
- Что ж молчишь ты всё, Эринушка? Как птичка в руке моей бьешься, очами сверкаешь. Скажи, что о словах моих думаешь, не утаи, красавица.
А что тут князю сказать можно? Правду нельзя, а лгать, так беду еще накличешь. Да и не Тилис это, чтоб гнев излить да сказать, как думаешь. А ответить надо бы, вон, как смотрит пресветлый, уже вовсе глаз не сводит. А взор такой, что от страха внутри всё сжимается. Вроде на устах улыбка добрая, а в глазах голод мерещится. От такого взгляда бежать хочется, а о помыслах и вовсе думать гадко. Вздохнула Эринка да и ответила:
- Ни к чему мне защита, пресветлый князь, кому я надобна? А в дружбе дурного-то нет, только ровня ли князь и девка простая, чтобы дружбу им водить?
- Так ведь с Арном водишь, - сказал Олард с холодом. – Да и страж за тобой таскается. То ли тебя сынок бережет, то ли других отгоняет. А ведь молчишь, слова поперек не скажешь, а мне осмелилась.
Измотал душу пресветлый, жилы вытянул. И сердится Эринка, и от страха заходится, чего ждать от свекра, не понимает. Ей бы слово мудрое в помощь, так ведь нет того, кто сейчас это слово молвит, кто подскажет, на путь верный направит. А самой пресветлой не справиться. Вот и покатились слезы из глаз ясных, от обиды да от горечи.
Отвернулась Эринка, слезы спрятала, тайком утирает, да только князь всё приметил. И гнев ее, и обиду, и страх затаенный. Перестал глазами невестку взором жечь, руку ее из пальцев выпустил да на шаг отступил.
- Ты прости меня, коль обидеть сумел. Не со зла я, Эринушка, лишь другом тебе стать желал, без недоброго умысла. Тяжело сироте одной посередь чужих-то жить. А кому ж, как не отцу народному на защиту обиженных встать? Ты утри слезы горькие, не печаль взора моего. Не стану я больше себя навязывать, а то, что от дружбы не отказалась, так мне и того довольно. Ежели захочешь чего, страже у дворца скажи, мне передадут тотчас же. А то и просто словом добрым перемолвимся, и это в радость.
И улыбка на губах опять добрая, а в глазах лукавинка. То ли и вправду зла не желает, то ли насмехается. Кивнула князю Эринка, поклон отвесила да уйти поспешила. Отпустил ее князь, как и обещал, не стал навязываться.
- Не к добру княжья милость, - охранник пресветлой говорит. – Как бы лиха не вышло.
- Ты хоть душу не рви, - отмахнулась княгинюшка, - и без того тошно. Скорей бы уж Арн возвращался, одной мне не справиться.
- Да и первака его нет. Так глядишь, и Михай бы помочь смог.
- И Арника носа не покажет, няньку свою не навестит.
Вздохнули вместе да к знахарке путь и продолжили. А вот гулять больше не стали, нагулялись, хватит. Надеялась только Эринка, что и князь к Милолике не направился, уж больно не хотелось снова свекра встретить. Охранник по сторонам глядит, соглядатаев ищет, поговорить ему с ними надобно. Увидал того, кого на базаре приметил, да рукой и махнул, подзывая. Не доволен соглядатай, что запомнили его, но не стал снова прятаться, подошел к стражу княжьему, как только пресветлая в дом знахаркин вошла. Пошептались немного, да и разошлись в разные стороны. Охранник к госпоже зашел, довольно руки потирает, а соглядатай в толпе опять исчез. А чего уж надумали, то боги одни знают.