- Коли утопленников ищите, так там девка одна только, а мужиков-то раненых в деревню я отвез!
Вылез на берег Арнард да на мужичонку и накинулся:
- Откуда про девку знаешь?
- Так ведь рыбачил я давеча. Ночью клев-то хороший, вот и решил до утра задержаться. А тут всадники. Мужиков порубали, а девку конями пугать принялись. А как силушка у нее закончилась, да на траву повалилась, так к реке и потащили. За деревом я притаился, оттуда смотрел. А как душегубы-то уехали, так я к мужикам стонущим и кинулся. Знахарь наш их выхаживает. Так поедете ли к ним? Я дорогу-то укажу.
Да только мужики князю ненадобны. Подтвердились слова охранника, и вправду жену в реку сбросили. Как сказал, так и было.
- Быть может, утопленница выбраться сумела?
- Не выбралась, - мотает головой рыбак сердобольный. – Сам глядел, думал, выплывет, а не выплыла.
- Тогда куда тело ее деться могло?
- Так ведь река тайны хранить умеет.
Отвернулся князь и к коню своему направился. Идет, будто пьяный качается, света белого не видит. Извели Эринушку, погубили душу светлую, а за что, люди добрые? За любовь ее верную, за счастье взаимное, за ласку горячую, что мужу подарить сумела? Сгубили несчастную, надежды не оставили. Не слыхать уж больше князюшке голоса нежного, не видать очей цвета неба летнего, не прижать к сердцу жену любимую. Не подарит она ему дитя желанное, не утешит словом ласковым, не встретит с мужем старость почетную. Один он остался, совсем один…
Подошел к князю охранник, за одежду взялся да на пресветлого глянул. А как глянул, так и обомлел. Только вот глаза надеждой его светились, только живой был, а сейчас, будто мертвый стоит. Будто сам он лежит на дне реке холодной, как нырнул, так и не вынырнул больше, с женой своей в объятьях сплелся. Ох, и страшен взгляд глаз пустых да потухших.
- Князь пресветлый, - охранник позвал с содроганием.
Повернулся Арнард, глядит на стража, а будто сквозь смотрит. От озноба стылого охранник поежился, да руку к груди прижал, где сердце билось.
- Обратно вернемся, - а голос пресветлого шелестом над рекой прокатился.
Оделся Арнард, на коня забрался да с места и тронулся. Шагает конь неспешно, на мост зашел, а князюшка на воду глядит, глаз не сводит. Вот теперь какое оно, счастье его ненаглядное. На дне заснуло сном вечным, камнем придавленное. Вздохнул князюшка, да стоном вздох вышел, тьмой непроглядной нутро затянул, от живого огня одни угли оставил. Не пылает больше сердце Арнарда, не поет душа бесшабашная. Застыли уста, скорбью сомкнутые. Не бывать теперь уж ему веселу, не петь песен застольных, в драках кулачных не тешится. Умер князь пресветлый, вместе с женой своей умер, в реке утонул.
Как до дворца ехал и не вспомнил даже. Пусто в голове у Арнарда, на душе тьма тьмущая, а перед глазами улыбка голубушки:
- Вот и свиделись, любимый мой.
- Теперь уж не свидимся, - шепчет Арн видению.
А еще вспоминается князю пресветлому клятва Эринкина, что дала после ласки сладостной, на зорьке дня нового:
- Чтоб не случилось, ненаглядный мой, один ты мне по сердцу, одного тебя век любить стану.
- Вот и я другой уж не полюблю, Эринушка, - отвечает Арнард видению. – Было одно сердце у меня, оно с тобою осталось, а больше боги сердец не отмерили. Нечем любить мне отныне, голубушка.
- Пойду я, господин пресветлый.
Обернулся Арнард, на охранника смотрит да не узнает никак. А как опомнился, так и велел на дорогу:
- О долге помни.
- Сегодня же первую толику отдам, пресветлый. – Поклонился охранник да прочь поскакал, к другому душегубству готовиться.
А Арнард вновь к дворцу направился. Мимо стражей в молчанье проехал, у крыльца высокого спешился, да и вошел в двери тяжелые. Идет, по сторонам не смотрит, на поклоны не отвечает, только рукоять меча в кулаке сильно сжал. Душит князя горе горькое, для гнева места не оставило, вот и шагает он по дворцу, себя не помнит. И будто спит наяву, так пресветлому кажется. А коли сон то дурной, так ведь и проснуться тогда можно, да только никак не просыпается.
Так и идет по дворцу богатому, шаг за шагом делает. Знать придворная поклоны отвешивает, да Арнард сквозь них глядит, будто и не люди вокруг, а тени бесплотные. А как в глаза его заглянет кто, так в сторону и шарахается. Ой, и очи жуткие. Нет в них ни помысла, ни жизни, что светом наполнена. Так и шел бы дальше, да открылась дверь высокая, и голос сестрицы в спину позвал:
- Вернулся уж, братец единственный?
Обернулся князь, на Арнику взглядом пустым посмотрел да к ней и направился. Сестрица-то и охнула. В покои свои зашла, брата следом утянула. Обнять хотела, да Арн руки выставил, на сестру взглянул пытливо.