Наташа подняла глаза и к своему изумлению увидела, что бармен улыбается.
– Русо, си? – сказал он.
– Си, си, – заулыбалась Наташа от счастья. И краем глаза заметила, что мужчины в углу тоже улыбаются ей.
Бармен взял трубку и четырежды повторил си, сеньора. Потом отдал трубку Наташе.
– Слушай меня, детка. Сама я, как ты понимаешь, не вожу машину. -
Наташа только сейчас вспомнила о ее костяной ноге. – Но у нас есть друг, он приедет за тобой. Именно он, потому что он хорошо говорит по-русски. В баре тебе оставаться не следует. Бармен отведет тебя в ближайшую церковь. Жди там – и ни шагу. Сейчас службы нет – просто присядь на скамейку и жди. Дашь бармену пять песо. – И Сольвейг дала отбой.
– Плиз, русо сеньора, – сказал хозяин, еще шире улыбаясь.
– Адьёс! – хором весело крикнули оба мужчины из-за дальнего столика.
– Адьёс, сеньора русо!
Глава 19. Опять в храме
Они прошли несколько кварталов, свернули направо и оказались на небольшой площади. Здесь стояла небольшая, как и сама площадь, церковь, а вот голубей не было – наверное, их съели кошки, которые шныряли повсюду. Как и улицы, по которым они шли, площадь тоже была вся в мусоре. Провожатый открыл тяжелую дверь, пропустил в нее
Наташу и исчез, не перекрестившись. И деньги Наташа не успела ему вручить – впрочем, она и так уже ему заплатила…
В церкви было прохладно и темно. Яркое уличное солнце, преломляясь в витражах, смутными цветными бликами падало на каменные плиты пола.
Приглядевшись, Наташа обнаружила в другом конце храма алтарь и раскрашенное распятие, на котором, свесив набок голову, висел в деревянной набедренной повязке очень худой Христос – совсем темный, как если бы он был негром. Наташа когда-то была в Риме, и на экскурсии по Ватикану группе дали двадцать минут на осмотр
Сикстинской капеллы. Там Христос, вершивший Страшный суд, был принаряжен в какую-то тунику с перевязью. У него оказалось довольно атлетического сложения тело, бугристые икры и толстые ляжки. Его мощная фигура подавляла роящихся у подножья престола маленьких грешных людишек, на каждом из которых были только бордовые трусики, похожие на детские… Наташа тогда еще подумала, что это довольно странно – Страшный суд все-таки, а не олимпиада.
Здешний храм был отчасти похож на лекционный зал. Рядами стояли скамейки, отчего-то красные, как в Малом театре. Наташа и решила сначала, что они обтянуты то ли бархатом, то ли плюшем, но нет, они были просто деревянные, покрашенные красной краской. Наташа неловко перекрестилась в сторону распятия – она знала, что христианин может молиться в любом христианском храме, – смирно присела на краешек крайней скамейки и принялась думать.
Так, завтра Новый год, то есть сегодня тридцать первое число.
Странно, но в городе не заметно было никаких приготовлений к празднику. Должно быть, мексиканцы празднуют лишь Рождество, а Новый год для них не праздник, ведь здесь не растут елки. И очень далеко до Лапландии, где, по слухам, живет Дед Мороз… Если бы Наташа курила анашу, то поняла бы, что поймала кайф, словила приход, как говорят друзья старшей дочери, – такое у нее было состояние.
Со стороны алтаря ей почудился какой-то шорох, она оглянулась – но нет, Христос висел себе смирно, не шелохнется. А больше никого не было: только она и Спаситель. Наташа еще раз перекрестилась и подумала, что скоро православное Рождество. А там и святки, а потом в России будут святить воду на Крещенье. И купаться в прорубях. Как это называется – иордань… И вдруг впервые она поняла, как далеко она сейчас от родины. И как одинока в этой чужой стране, где даже
Новый год не празднуют по-человечески. И что никто ей не подарит подарков. Наташе стало так жаль себя, что она прослезилась. И тут же сделалось лучше. Где же ты, Валерка, бедный, бедный мой, сказала она шепотом и с испугом услышала в ответ тихое-тихое эхо ее слов, мигом умершее где-то под сводами храма.
Она вспомнила, что согласно программе ее тура второго числа ее повезут на какой-то остров в Карибском море. Назывался остров
Косумель. Красивое имя для острова, сонно подумала Наташа, похоже на
форель. Интересно, есть ли там в океане акулы. В конце концов действие фильма Челюсти происходило где-то здесь, на берегу
Мексиканского залива… После смутного воспоминания – она очень давно смотрела этот фильм на видео – Наташа задремала.
Ей приснилась бабушка Марья Петровна Стужина. Одно время после смерти бабушка очень часто снилась Наташе, грозила пальцем, о чем-то предупреждая: Наташа понимала, что душа бабушки еще не успокоилась, болеет о внучке. Но сейчас бабушка была весела. Кажется, они ехали в поезде, и бабушка что-то показывала Наташе в окне, лукаво улыбаясь.
Наташа выглянула и увидела бескрайнюю глиняную пустыню, в которой кое-где торчали елки. Некоторые были наряжены и мигали разноцветными лампочками. Но как-то внезапно деревья стали обглоданными и желтыми.
И Наташа поняла, что это не елки, а кактусы, и с сожалением проснулась – ей хотелось досмотреть сон, узнать, что будет дальше и куда бабушка ее везет…
На самом деле она проснулась оттого, что на нее смотрели. Открыв глаза, она увидела сидящего на скамейке перед ней немолодого господина с маленькими очень черными и лоснящимися, будто подкрашенными, усами, как у Чаплина, и красивой сединой, тоже как у актера. Наташа еще успела подумать, что это следующая серия сна и что, по-видимому, в Мексике и сны тоже снятся во многих сериях. Она улыбнулась – самой себе. Но господин, который внимательно изучал
Наташу своими черными, навыкате, умными глазами, тоже улыбнулся, отнеся, наверное, сонную Наташину улыбку на свой счет.
– Где я? – спросила у него Наташа.
– Добро пожаловать в страну ацтеков! – внушительно отвечал господин на чистом русском языке, вперив в нее черный взгляд. Но ответ не понравился Наташе: выходило, что это не она сама, как заправский конквистадор, добралась до этой страны, а этот вот незнакомец ее сюда привез – так по-хозяйски он себя вел. И вообще: в нем было что-то театральное, выспренное. Выпендривается, объяснила себе
Наташа дочерним языком. Ей отчего-то этот господин показался неискренним. Отчего он так ловко шпарит по-русски, коли мексиканец?
– Буэнос диас, – задиристо сказала Наташа, понимая, что, кажется, проснулась. И просто представилась: – Наташа..
– Виктор Карерас, – сказал господин. – Адвокат, дипломат, писатель…
Все ты врешь, подумала Наташа, еще и писатель. Ишь, какой павлин. И странно, что он представился так неофициально, без отчества, подумала она, но тут же сообразила, что в Мексике, должно быть, нет отчеств. Да и она не назвала своего – Ардальоновна. И представилась еще раз:
– Наталья Брезгина. – Помедлила и добавила: – Историк, доцент.
– Прошу, – сказал сеньор Карерас и повел рукой.
– Спасибо, – сказала Наташа не без вызова.
И они пошли вон из храма, и новый знакомец деликатно поддерживал
Наташу под локоток.
Глава 20. Виктор и Сольвейг
– Что ж, – говорила Сольвейг О’Хара, разглаживая Наташину бумажку на стеклянном журнальном столике, посередине которого стояла разрисованная загадочным серым орнаментом огромная черная керамическая миска с земляными орехами. – Далеко он забрался. Это на самом севере, детка, ближе к американской границе. А разрешения для посещения северных мексиканских штатов у тебя наверняка нет.
– Нет, – согласилась Наташа, вспомнив вопрос в агентстве, который ей задали и который ее так удивил.
Они втроем сидели в гостиной апартаментов Сольвейг в небоскребе, расположенном на холме в одном из самых фешенебельных районов мексиканской столицы. Стена гостиной была стеклянная, и город был виден, как в телевизоре. Помимо миски с орехами на столе были, конечно, и рюмки, и лимон, и соль, и бутылка золотой текилы. Текилу ведь можно пить всегда, до, во время и после, – это Наташа уже усвоила. Одно было плохо: сейчас она на текилу смотреть не могла, ее мутило и, кажется, расстроился желудок. Должно быть, давала о себе знать та мутная и вонючая вода, что принес ей бармен. Ох, если б он заранее знал, что она русо, принес бы, наверное, минералки…