Летчик развернул машину в сторону аэродрома. Внизу враги. Приходится бороться за каждый метр высоты.
Четыреста метров: самолет уже над плацдармом. Садиться? Нет!
Сто метров… Как широк в этом месте Днепр! Как высок его правый берег! Дотянул! Перед самой границей летного поля самолет обессиленно плюхнулся на землю.
Теперь, когда нервное напряжение спало, летчик почувствовал сильную усталость. Захотелось лечь и уснуть прямо возле машины. Но к нему уже бежали люди…
Во время разбора причин вынужденной посадки Бориса Рыкова я спросил его, почему он не сел сразу, когда дотянул до нашего плацдарма. Летчик ответил, что боялся разбить машину.
— А голову не боялся разбить? — заметил комиссар Кожевников, заменивший погибшего Ивана Дмитриевича Савина. И, обращаясь ко всем, добавил: — По-моему, товарищи, жизнь красного летчика дороже самолета. Верно: нужно сделать все возможное для спасения машины. Но бездумно рисковать нельзя.
Комиссара поддержал Вишняков:
— Я тоже так думаю. Зря рисковал, Боря! Надо было сесть на плацдарме. Я сделал бы именно так. Ведь до аэродрома ты дотянул случайно.
— Чепюха! — возразил Ганя Киш. — Надо не думайт о своя маленькой жизнь.
— Даже знаменитый Евграф Крутень о ней не думал, — в тон ему отозвался Коля Васильченко. — Верно ведь, товарищ командир?
Было приятно от сознания, что молодежь свято чтит память о славном русском летчике. Но она, видимо, имела не совсем правильное представление о его последнем полете. И я счел уместным подробнее рассказать о гибели Крутеня, свидетелем которой стал 6 июня 1917 года.
В то время наша 2-я боевая авиагруппа истребителей стояла в Плотычах, восточнее Тарнополя. Шла подготовка войск Юго-Западного фронта к большому летнему наступлению. Командир авиагруппы Е. Н. Крутень поставил перед нами задачу — не пропустить в район развертывания ни одного вражеского самолета-разведчика.
Сам Евграф Николаевич летал больше всех. Несмотря на молодость, он сбил тогда уже около двадцати аэропланов противника. Не зря на фюзеляже его машины была нарисована голова витязя в боевом русском шлеме…
В тот день, возвратившись с задания, я не увидел «ньюпора» со знакомой эмблемой. А Крутень вылетал раньше меня. Моторист, однако, рассеял мою тревогу, сказав, что капитан отправился уже во второй полет. Его слова подтвердил командир нашего авиаотряда Свешников, добавив, что Евграфу Николаевичу удалось сбить за линией фронта неприятельского разведчика.
Второй раз Крутень вылетел через несколько минут после посадки. Как раз в это время в штаб авиагруппы сообщили по телефону, что со стороны Зборова к району расположения наших войск летит еще один вражеский самолет. Механики не успели даже осмотреть, а главное — дозаправить машину командира. В баках же, по-видимому, оставалось бензина меньше чем на час полета.
Его поспешность можно было понять и оправдать. Сам ставил задачу не пропустить ни одного разведчика, а тут сообщают, что вражеский самолет находится уже над нашими войсками. Я сидел на траве, ожидая, пока мою машину подготовят к очередному вылету, как вдруг раздались радостные крики механиков: «Командир летит! Витязь возвращается!»
Верно! С высоты шестисот метров полого планировал «ньюпор». Присмотревшись, я заметил, что мотор у него не работает. Когда до аэродрома осталось совсем немного, он вдруг резко опустил пос и отвесно врезался в землю…
— А сбил он второго немецкого разведчика? — спросил Яков Гуляев, когда я закончил рассказ.
— Да, срезал и второго, — ответил я и тут же сделал вывод; — Это неверно, что Крутень был бесшабашным. Он воевал смело, но расчетливо. И отдал свою жизнь совсем недешево: два самолета срубил. А погиб он, скорее всего, потому, что был тяжело ранен и потерял в воздухе сознание. Ведь мог посадить машину и с отказавшим мотором.
— Уж лучше погибнуть вот так, на глазах у своих, чем в плен попасть, — задумчиво сказал Васильченко.
— А ты не зарекайся, Коля, — спокойно возразил Гуляев. — На войне всякое бывает. А если человек даже не помнит, как оказался в лапах врагов? Тут главное другое. Важно и в плену бойцом остаться.
Разговор принимал новый оборот, и комиссар Кожевников умело поддержал его:
— Правильно, Гуляев. Расскажи-ка товарищам, как обманул белых.
— Да чего говорить, — смутился Яков. — Просто жить хотел и снова бить беляков.
К просьбе комиссара присоединились все остальные. Мне тоже захотелось послушать Гуляева, который уже два раза бежал из белогвардейского плена. Якову стало неудобно отказываться, и он все так же спокойно начал свой рассказ: