После окончания полетов начались поздравления. Нам объявили благодарность за отличные вылеты на новейшем типе истребителя ЛаГГ-3, и мы с радостным настроением ушли с аэродрома. Вечером, после ужина, мы долго делились друг с другом впечатлениями и легли спать довольно поздно. А ночью нас разбудили взрывы. Все кругом было залито ослепительным светом висящих на парашютах над аэродромом и близлежащим железнодорожным узлом Поворино световых бомб. Завыли сирены. Боевая тревога! Вскочив с кроватей и одеваясь на ходу, мы кинулись бежать на аэродром, но пронзительный свист сбрасываемых с самолетов бомб заставлял нас бросаться на землю и ожидать конца. Почему-то казалось, что бомбы летят прямо на тебя! Каждый раз после взрыва и окончания свиста разлетающихся осколков мы вскакиваем и бежим дальше – к самолетам. Так, падая и снова вскакивая, мы добежали до самолетов и начали растаскивать их в разные стороны. Аэродром был ярко освещен. Вверху – светящиеся бомбы, а в стороне, в нескольких сотнях метров от края аэродрома, горели курятники – длинные сараи, в которых содержались куры птицеводческой фермы, куда попала одна из первых зажигательных бомб.
Немецкие летчики, видя ярко горящие здания и носящихся возле них белых несушек, видимо, посчитали, что разбомбили военные казармы или склады, и методично сбрасывали туда бомбы. Это спасло нас и наши самолеты.
Наша неподготовленность к войне сказалась в этом порядке действий по «боевой тревоге». Ведь при бомбежке разумнее было бы не бежать к аэродрому под падающими бомбами, а укрыться в бомбоубежищах или хотя бы на земле. В результате хотя никто не погиб, но несколько курсантов получили осколочные ранения.
На другое утро многие курсанты ходили возле сгоревших зданий и собирали поджаренных кур на завтрак. Другие разводили костры и жарили убитых или недожаренных кур. Но дров не хватало, и некоторые курсанты стали использовать вместо дров незагоревшиеся зажигательные бомбы. Их было трудно поджечь, но зато, зажженные, они горели ярким, ослепительным пламенем. Не обошлось и без трагедии. Один из курсантов, видимо, в спешке, сунул в огонь бомбу с несработавшим взрывателем. В результате – взрыв. Брызги раскаленного термита разлетелись вокруг, попали в лицо курсанта и выжгли ему глаза. Так печально кончился для него этот «завтрак».
На следующий день полеты были прекращены, и мы вновь начали готовиться к перебазированию школы за Волгу. Это был июнь 1942 года. Немцы начали свое летнее наступление на Сталинград, и Борисоглебск оказался прифронтовым городом. Школа начала эвакуацию на восток. Нас же, 8 курсантов, успевших вылететь на ЛаГГ-3, приказано было отправить в запасной авиационный полк, находившийся в г. Арзамасе. Мы оказались в странном положении: летную программу мы не выполнили, экзаменов не сдали, воинские звания сержантов нам не присвоили, но со школой мы расстались как ее выпускники. Впрочем, в то время на такие юридические тонкости внимания особого не обращали. Так мы и убыли: то ли курсанты, то ли красноармейцы, но с гордым званием летчиков-истребителей, пилотов самолетов ЛаГГ-3.
В запасном полку нас встретили неприветливо. Там понимали, какую обузу накладывает на них прибытие необученных курсантов. Необходимо было почти заново обучить 8 едва держащихся в воздухе летчиков. Но и не выполнить приказ командования было нельзя. Летных документов у нас не было, поэтому командование запасного полка знакомство с нами начало с установления достигнутого нами уровня подготовки. Нас собрали в класс и стали спрашивать о налете. Старший нашей группы имел 8 часов налета и около 40 полетов. Спрошенные второй, третий, четвертый из нашей группы имели по 5—6 часов и от 20 до 30 полетов. Курсант Гринько сказал, что у него только один полет с налетом 10 минут. Командир эскадрильи, опрашивавший нас, с недоумением посмотрел на него и, пробормотав что-то вроде «у нас не школа», сказал, что его обучать не будут и ему придется отправиться обратно в школу. У шестого и седьмого налет оказался в пределах допустимого, и они были зачислены. Оставался один я. У меня было два полета, и я уже чувствовал себя отправленным обратно в школу. Это подтолкнуло меня мысленно прибавить к двойке нолик, и когда командир эскадрильи спросил меня, сколько я налетал, я ответил, что у меня 20 полетов и два часа налета. Ребята взглянули на меня, но привычка к взаимовыручке не подвела. Командир подумал, поколебался, но все-таки сказал: «Хорошо, попробуем, посмотрим, как будешь летать».
Обучение в запасном полку было поставлено на редкость образцово. За неделю у нас приняли зачеты по району полетов, инструкции по эксплуатации самолета, провели тренажи и допустили нас к полетам. Полеты шли каждый день в две смены. После полетов следовал их разбор, а за ним – подготовка к новым полетам. Нам дали несколько полетов на учебном самолете Як-7 и выпустили на боевом самолете ЛаГГ-3. Отмечу, что летать на «яке» оказалось проще, чем на «ЛаГГе», который с трудом набирал скорость и имел большую просадку. Тем не менее я летал очень старательно. Свои ошибки (например, в определении высоты на посадку или резкую работу ногами при парировании попыток самолета развернуться, что приводило к «шараханью» самолета из стороны в сторону) я быстро исправил и скоро догнал остальных ребят. Через месяц мы уже имели по 15—20 часов налета на ЛаГГ-3, и нам объявили, что скоро нас отправят на фронт, в действующие авиаполки.
Оглядываясь сейчас на то отдаленное прошлое, я с грустью понимаю, что к боевым действиям мы были подготовлены плохо. Мы не умели самого главного – воевать. Вся наша подготовка заключалась только в умении произвести взлет и посадку и кое-как пилотировать в зоне. У меня не было ни одного учебного воздушного боя и ни одной стрельбы ни по наземным, ни по воздушным целям. Короче говоря, я представлял собой летающую воздушную мишень, и мне предстояло доучиваться уже на фронте. Теперь все зависело от того, куда я попаду и будет ли у меня там время доучиваться.
Надо сказать, что мы были вторым поколением фронтовых военных летчиков – летчиков, выпущенных из летных школ в годы войны. Первое поколение летчиков застало войну, находясь уже в строевых частях. Трудно сказать, какому поколению летчиков выпала доля тяжелее. Мне лично кажется, что второму. Первое поколение было выпущено из летных школ до войны и получило в строевых частях определенный налет. Самое главное, они умели вести воздушные бои, стрелять по воздушным и наземным целям. Правда, летали они на самолетах И-16 и других, более тихоходных по сравнению с немецкими, но зато более маневренных самолетах. Это позволяло им успешно вести бои с «мессершмиттами» и другими немецкими самолетами. Нашему, второму военному поколению пришлось значительно труднее. Имея малый налет и не имея достаточного опыта ни в полетах, ни в ведении боевых действий, молодые ребята были легкой добычей для немецких летчиков. Пройдут месяцы, пока битые, оставшиеся в живых, они научатся вести воздушные бои. Только тогда, на новых прекрасных самолетах, они станут грозной силой и разгромят своих «учителей».
Не прошло и нескольких дней, как нас вызвал командир нашей учебной эскадрильи и объявил, что получено распоряжение отправить нас в 1-ю воздушную армию Западного фронта. Вечером мы уже сидели в вагоне поезда, уносившего нас в Москву. На другой день, уже под вечер, мы вышли из вагона и, сев в трамвай, поехали на Киевский вокзал. Мне показалось, что город малолюден и большинство спешивших прохожих – это или военные, или женщины.
На вокзале мы узнали, что поезд в сторону Малоярославца идет утром. Ребята решили ночевать на вокзале, а я хотел проведать своих родственников, живших у Устьинского моста, и переночевать там. Но доехать до них мне так и не пришлось. Первый же патруль забрал меня, и ночь я провел вместе с какими-то бродягами в комендатуре. На мое счастье, утром пришел следователь – женщина средних лет. Выслушав мои сбивчивые объяснения и проверив красноармейскую книжку, она почему-то поверила мне. Через час я уже был на Киевском вокзале, где получил хороший нагоняй от старшего, а еще через час поезд тащил наш битком набитый вагон на юго-запад.