Рассел, тяжело дыша, встала, приблизилась к нему. Существо было больше двух метров ростом, шкура его, поросшая короткой шерстью, почти не отличалась цветом от мха, на котором оно лежало. Длинные лапы с кривыми, чёрными когтями, бессильно упали вдоль тела, узкая звериная морда ощерилась в смертном оскале, и маленькие, жёлтые, невероятно злобные глаза с пересекающих их чёрным длинным зрачком, застыли неподвижно.
- Сдох! – сказала Рассел.
- Сдох! – выразил своё мнение Морган.
Рассел повернулась к нему и обомлела. Морган стоял, держась за сосну, бледный, как привидение, опустив руку с тяжёлым бластером. Повязка на его ране сочилась свежей кровью, и только каким-то чудом он умудрялся не терять сознание.
Рассел ахнула и бросилась к нему. Подхватила, усадила, подсунула свёрнутый плащ под раненую ногу. Посмотрела на намокшую повязку, покачала головой.
- Ну, что ж ты встал-то? – простонала она. – Горюшко ты моё! Что ты впрягаешься?! Неужели я сама не справлюсь?
- Ты… не ранена? – еле слышно спросил Морган.
Джемпер на Рассел был весь изорван и забрызган зелёной жидкостью.
- Да что мне сделается! - отмахнулась она, садясь поудобнее, подтянула его к себе за плечи. - Может, оцарапал, но сейчас не чувствую. Ложись сюда, головой мне на колени.
Морган лёг. Бледность потихоньку отступала от его лица. Он протянул руку, коснулся её волос, погладил, играя, намотал их на палец. Рассел ответно погладила его по лицу, по щеке.
- Потерпи ещё немного, голубчик, - попросила она, - скоро подкрепление прибудет. В больничку тебя заберут, отдохнёшь, подлечишься. Там хорошо, компот, кисель, телевизор, сиделка книжки читает…
- Мне не сиделка, а лежалка нужна! – фыркнул Морган и тихонько ущипнул Рассел за грудь. Она ойкнула и легонько щёлкнула его по носу.
- Давай, когда из этого поганого леса выберемся, сходим куда-нибудь, - предложил он, - помнишь, Барри говорил, что мы некультурные свиньи, и никуда не ходим?
- Давай, - не возражала она.
- Можно на оперу, а можно в кино, - развивал тему Морган, - сейчас в ретро-кинотеатре идёт старая добрая фантастика «Чужие».
Рассел как–то нервно дёрнулась, сникла, отвернулась. Достала сигарету, закурила, выдохнула в сторону, разгоняя дым рукой.
- Это не фантастика, - тихо, с усилием выговорила она, - это правда.
- У вас на «Сармате»! – догадался Морган. – Было что-то такое, да? То, что уничтожило всю твою команду?
- Морган… - Рассел глубоко затянулась, выдохнула, посмотрела на него. В глазах её застыла боль. – Прошу тебя, не упоминай при мне это название – «Сармат». Не касайся этой темы. Может быть, когда –нибудь…
Морган ободряюще, дружески сжал её ладонь, хотел сказать что-то, но шум летящего вертолёта отвлёк его от мысли.
- Подкрепление! – обрадовался он. – Полиция округа!
- Наконец-то! – облегчённо выдохнула Рассел. – Сейчас тебя заберут в больничку, Морган, и если оттяпают ногу, то ты сам виноват.
Напарник, интуитивно желая продлить последние минуты близости с ней, будто догадываясь, что такой момент ещё не скоро представится, и Рассел – живая, трепетная - на службе снова превратится в холодного, неприступного, увешанного правилами спецагента, взял её руки в свои, провёл ими по лицу, будто совершая намаз, и тихо сказал:
- Ласточка моя, росиночка моя.
И Рассел показалось, будто эти слова она от него уже слышала.
В следующей главе агент Морган позовёт агента Рассел замуж. Не за жрачку продаваясь. А по-настоящему.
Глава тридцать четвёртая. Призраки прошлого
Ногу Моргану, разумеется, не оттяпали. Подержали три дня в больнице и выписали. Никакого заражения, к счастью, не случилось. Рана быстро заживала. «Какой ювелир зашивал вам ногу? – спросил его дежурный врач после первичного осмотра. – Это просто чародей какой-то! Золотые руки!» И Морган с теплотой и бесконечной признательностью подумал о Рассел, вспоминая в каких условиях она это делала, как осторожно, бережно, боясь причинить ему лишнюю боль.
Он все эти три дня думал о Рассел. Всё вспоминал их первый поцелуй, румянец смущения на её лице, её губы, прикосновения рук. Тонкие пальчики встрёпывают его волосы, она что-то говорит, смеётся. Ей нравится его причёска, «хвостик». Ей нравится задирать его, подначивать. Ей нравится его улыбка.
Морган влюбился на всю голову, и воспринимал это спокойно и естественно, с тихой радостью. Он доставал из кармана брелок-единорога, подарок напарницы, и подолгу смотрел на него, не зная, что Рассел в тревожные минуты снимает с шеи его крестик с камнем Голгофы и сжимает его в ладонях, загадав на удачу.
Эти два предмета – брелок и крестик уже давно утратили первоначальные свои значения и стали талисманами, шаманскими символами. Морган клал брелок под подушку и засыпал лёгким детским сном.
А Рассел за все три дня ни разу его не навестила. Её загрузили работой по самые «не могу». С группой экспертов, исследующих тварь, они брали анализы, изучали строение днк. В лес понаехали физики, натащили приборов, брали пробы, делали замеры. Рассел буквально разрывалась между теми и этими, а ещё и отчёт приходилось писать. Морган не звонил ей, понимал, что занята, а она никак не могла выкроить время на звонок ему.
Позвонила раз – он был на процедурах, в другой раз забыл в кабинете врача свой телефон, и Рассел, пользуясь случаем, поговорила с доктором и успокоилась по поводу здоровья напарника.
Во вторник вечером она закончила дела, вернулась в Нью-Йорк, сходила в душ, наспех поужинала быстрой лапшой и упала спать в девять часов, так устала.
С утра поехала на работу в контору. Морган сегодня должен был выйти с больничного. Рассел соскучилась по нему за эти три дня. После всего, что случилось между ними в лесу, она и боялась встречи с ним, и страшно хотела его увидеть, и понятия не имела, как они будут дальше вместе работать.
Она остановила машину за квартал от здания КСС, вышла и пошла пешком. Нужно было проветрить голову, привести мысли в порядок. Был первый день зимы, морозный, бодрый. Город присыпало за ночь снежком, и сейчас он падал размеренно, мелкий, колючий, крупитчатый.
Рассел быстро шла по улице, настраиваясь на то, что должна сделать. Одна фраза Моргана решила всё с их возможным будущим. «Что со мной было, когда ты лежала в коме, ты знаешь?» - спросил он, и то, как это сказал, на какой палитре чувств, добавляло ей уверенности в её правоте.
Морган тяжело переживал её болезнь и близость потери. А болезнь никуда не ушла, она, как выразился Уинстон Саади, её лечащий врач, встала в состояние «плато».
Как Рассел выписалась из больницы с восстановившейся на пятьдесят процентов тканью лёгких, так до сегодняшнего дня ничего не изменилось, ни в ту, ни в другую сторону. Никаких прогнозов врачи не давали. Могло наступить как полное выздоровление, так и полный распад. И вот эта шаткая балансировка и подстёгивала к принятию единственного верного, по её разумению, решения.
Сближаться с Морганом, не зная, сколько ей осталось, означало обречь на страдания дорогого ей человека. Если бы у неё были хоть какие-то гарантии, а так… позволить привязаться к ней ещё ближе, чтобы потом потерять… Нет.
И Рассел найдёт в себе силы сказать «нет» Моргану. Она и так будет счастлива. Ей хватит и того, что она видит каждый день его улыбку, слышит его голос, разговаривает с ним, а ещё есть взгляды, прикосновения рук… Ей хватит.
А что до него… Морган лёгкий по жизни человек, и, если она чётко очертит границы, сначала обидится, а потом просто выбросит из головы увлечение ею, потому что не привык страдать из-за неразделённых чувств. И всё пойдёт своим чередом, как было до… Каира? Чёрт возьми, когда же это началось, когда Морган перестал быть просто напарником? Когда она стала чувстовать его боль, как свою собственную, а его победам радоваться, как своим?
Рассел подошла к зданию КСС, пошла через автостоянку, и сразу увидела моргановскую серебристую «Акулу», серую от пыли. Она воровато оглянулась – на стоянке никого не было, достала из сумки влажные салфетки, и, смачивая палец, торопливо написала на капоте машины «Это не грязь, это загар». Опять оглянулась – никого. И дописала ниже: «Экипажу требуется стюардесса. Лучше две». А ещё ниже приписала номер телефона Моргана. А потом, очень довольная своей выходкой, вытерла руки, сделала вид, что она тут не при чём, и пошла в здание.