– Мечтай о ней, Голлум!
– Какой же ты урод!
– Луиза, видела, как он вырядился?
– Прошлый век. Это шмотки твоего деда?
– Ты такой жирный, лучше не сиди на солнце, а то растаешь.
– Эй, Луиза, а что это за волоски у него на подбородке?
– О! О нет… Сара, только не говори мне, что это…
– Что, Луиза? Ты о чем?
– Мне кажется… мне кажется, это не подбородок! Это ершик для унитаза!
– Пф-ф-ф-ф-ф!
– А может, это и не парень вовсе?!
– Ты парень?
– Вот видишь, молчит. Никакой это не парень!
– А ну отвали от нас!
– Не подходи, сказали же тебе!
– Пошел отсюда, а то мы всем расскажем, что ты нас изнасиловал!
– Извращенец!
– Помогите! Насилуют!
И мы уходили, угорая как бешеные. Бедный парень оставался стоять на месте, словно растение, которое забыли полить: его руки безжизненно повисали, на лице появлялось скорбное выражение, его сердце было разбито.
Да, жестоко. Но парни видели в нас только красивые объекты. Поэтому мы использовали свою красоту в качестве оружия. Словно блестящую острую шпильку для волос. Которую выковали, чтобы ранить в самое сердце. Чтобы атаковать и защищаться.
Вот какой я была. Девчонкой, которая изображала роковую женщину. Алисой в гриме безжалостной Червонной Королевы. Женской версией Нарцисса, которого взволновало собственное отражение. Девочкой-подростком, которая, как мне кажется, была ничем не лучше и не хуже других.
Том знал об этом, но, кажется, не слишком переживал. Раньше я бы никогда не заинтересовалась таким парнем, как он. Я не стала бы копать глубже. Обратила бы внимание только на его жирноватые волосы, полноту, застенчивость и странности. Благодаря Тому я поняла, что в людях есть намного больше, чем внешность. У каждого внутри есть целый мир. Внутренний мир Тома был странным, причудливым, но вместе с тем невероятно творческим и чувствительным. Кто-то мог бы сказать, что Том был наделен почти женскими качествами. По крайней мере, слишком женскими, чтобы найти себе место в нашем маленьком городе. Но Том никого не осуждал. Когда он смотрел на меня, я чувствовала, что остаюсь самой собой. С моей историей, болью и шрамами. Ему, наверное, не хотелось ко мне прикасаться, да и я не была уверена, что хочу этого. Я не знала, был ли он моим спасательным кругом, моим другом или чем-то большим.
Папин голос резко оборвал мои мечтания и ласки:
– Луиза, все готово!
И, словно эхо, раздался тоненький голос Сати:
– Луижа, готово!
Я надела папин халат и спустилась.
Папа, улыбаясь, сидел за накрытым столом.
– Лучше?
Пола моего халата распахнулась. Папа, смутившись, отвернулся и почесал только проступающую лысину.
Он не знал, как себя вести при виде моего юного тела. Еще большие проблемы у него вызывали шрамы, которыми это тело было усеяно. Это было слишком трудно для него.
Я подошла поближе и поцеловала его в щеку:
– Все в порядке, пап. Не волнуйся.
Мы ужинали под классическую музыку и лепет Сати, который радостно размазывал пюре по лицу.
Мы уже почти доели, когда зазвонил телефон.
Сати заорал:
– Летефон!
Я решила, что это, наверное, Патрисия, папина коллега, с которой он с переменным успехом пытался закрутить роман.
Отец встал и снял трубку телефона, висевшего на стене.
Папа обожал всякое старье. Проигрыватели, проводные телефоны, металлические, наполовину ржавые картофелемялки – вот его страсть. Микроволновки, мобильники и MP3-плееры ужасно его раздражали. Он мог часами говорить о вредном излучении, о детях, ползающих в колтановых шахтах, о горах мусора, которыми покрыта планета, и об ужасах капитализма. Конечно, у него был мобильный телефон, но использовал он его только для рабочих звонков. Он работал начальником охраны на бумажной фабрике и всегда должен был быть на связи: рабочие разобрали уже почти все станки, которые скоро должны были отправить куда-то в Восточную Европу.
– Луиза, тебя к телефону.
Я взяла трубку; это было странно, ведь мне никто никогда не звонил. У Тома моего номера не было, да и он все равно не решился бы звонить на домашний.
Я потянула провод, чтобы отойти чуть дальше.
В трубке я услышала голос Сары.
Она говорила невнятно.
– Луиза, я знаю, что давно тебе не звонила. Но… это ужасно… Алексия. Алексия, она…
Я сразу же все поняла.
Алексия покончила с собой.
Вам, наверное, интересно, зачем я обо всем этом рассказываю. О моих отношениях с Томом, о главной улице, о папиной любви к старым вещам, обо всем, что сегодня кажется незначительным. Да, может, все это не так уж и важно, но мне кажется, что именно из таких мелочей и состоит человек. Из крошечных кусочков счастья и страдания. Человек – это нечто большее, чем красота и шрамы.