Русское Освободительное Движение росло не стараниями германских фронтовых или штабных офицеров, но благодаря всё более громким требованиям русского населения и всё возраставшей уверенности в себе русских добровольцев. Во Власове видели человека, могущего освободить население от притеснений со стороны оккупационных властей и спасти от неизбежной мести Сталина при возвращении Красной армии.
Фельдмаршал фон Кюхлер и генерал Линдеманн по собственной инициативе пригласили Власова посетить северный фронт. Они узнали о его успехе на среднем участке фронта.
Власов спросил меня – не пришел ли за это время ответ на его требования, переданные им Гроте по возвращении из группы армий «Центр». Он считал, что его поездка во Псков и Гатчину на северном фронте теряет смысл, если правительство не склонно серьезно рассмотреть выдвинутые им политические проблемы. Как всегда, Гроте, с присущим ему тактом, рассказал правду и откровенно заявил, что он просто понять не может глупости нацистской бюрократии. При этом разговоре, кроме меня, присутствовал и Дюрксен, за это время полностью вошедший в доверие Власова; он также открыто высказывал свое возмущение.
Гроте сказал Власову, что приглашение на северный фронт дает ему, Власову, возможность лично познакомиться с фельдмаршалами и другими высшими офицерами и продвигать идею Русской Освободительной Армии в этих ключевых военных кругах. Этот аргумент, а особенно открытая критика Гроте и Дюрксеном политики их собственного правительства, произвели на Власова большое впечатление. Он сказал, между прочим:
– Говорят, что национал-социализм и большевизм – два сапога пара. Это неверно. Вы можете критиковать, иметь свое мнение и даже настаивать на нем. Это всё же – большая разница!
И согласился поехать, «хотя бы, чтоб повидать генерала Линдеманна, который так хорошо отнесся ко мне в свое время».
Эта вторая поездка состоялась с середины апреля до начала мая 1943 года и была полным личным триумфом Власова, которого население всюду восторженно встречало. Но эта же поездка, как раз из-за триумфального своего характера, нанесла Освободительному Движению страшный удар.
По своем возвращении из поездки Власов провел ряд совершенно секретных встреч со своими ближайшими сотрудниками, причем был разработан план операции, в подробности которого я был затем посвящен.
Целью этого плана было захватить еще не занятую германской армией полосу между бывшими царскими летними резиденциями Ораниенбаумом и Петергофом, а также овладеть Кронштадтом. Власов предлагал провести эту операцию сам с русскими добровольцами в составе двух дивизий. Его целью было удержать за собой Ораниенбаум и Кронштадт.
Власов привел ряд доводов, позволявших надеяться на быстрый успех операции; он был, к тому же, твердо убежден, что его солдаты сразу побратаются с советскими. План этот был детально разработан и обоснован тем, что Власов знает тактическое расположение советских гарнизонов и личные данные командного состава.
Я посвятил в этот план Гроте и Дюрксена, и Дюрксен настоял, чтобы я тотчас же отправился в ОКХ. Гелен принял меня около трех часов ночи в Мауэрвальде. Он выглядел усталым и даже изнуренным, но сразу же углубился в детали операции. Глаза его заблестели, он рассмеялся и сказал:
– Это же как раз то, что мы могли бы сделать не только под Кронштадтом, но и на всех фронтах.
Гелен обещал обсудить план Власова с генералом Хойзингером, начальником оперативного отдела, и с начальником генерального штаба, но сказал мне, что сначала должен закончить спешные дела по группам армий «Центр» и «Юг». Несмотря на поздний час, он рассказал мне о своем военно-политическом плане под кодовым обозначением «Акция Просвет».
Задачей акции «Просвет» было передать красноармейцам, что против них стоят не только немцы, но и их, борющиеся за свободную Россию, бывшие товарищи, что при переходе на немецкую сторону их будут рассматривать не как военнопленных, а как равноправных соратников в рядах русской национальной части, если они того захотят, или же они смогут мирно работать.
Гелен возлагал большие надежды на эту операцию, при условии, что она будет проводиться в сотрудничестве с Власовым и в связи с Освободительным Движением. Санкции на это у него еще не было. Но уже дано было согласие на то, чтобы придать каждой фронтовой дивизии вермахта специальные, состоящие из пяти офицеров и 15-ти иных чинов, группы русских. Эти русские группы должны были пройти в Дабендорфе краткосрочные курсы, и к концу апреля можно, было бы подготовить полторы тысячи человек. Их должны были прислать на Дабендорфские курсы из существующих добровольческих частей при генерале восточных войсках. Авторы проекта надеялись, что специальные группы в результате переходов красноармейцев вскоре вырастут до батальонов или даже до полков.
– Что означает, – вставил я, – что, кроме уже существующих добровольческих частей, мы скоро будем иметь Русскую Освободительную Армию.
Гелен ничего не ответил. Но по его молчанию я понял, что он со мной согласен.
Ни он, ни я еще не подозревали о готовящемся нам ударе.
Власти не обратили внимания на доверие, с которым население встречало генерала Власова во время его поездки на северный фронт, но несколько открытых слов, сказанных им во время обеда там, оказались решающими. У Власова была привычка откровенно говорить о прошлых ошибках и просчетах, были ли его слушатели русские или немцы. Он исходил из мысли, что на ошибках надо учиться. И эта его речь, в которой он, в частности, благодарил немцев, принимавших его в Гатчине и выразил надежду приветствовать их своими гостями в Ленинграде, – была вполне в его духе.
(Примерно три месяца тому назад, в январе 1943 года, когда мы собирали для «штаба» одежду, он сказал моей жене, что его самое большое желание увидеть ее у себя в гостях в освобожденном Ленинграде, чтобы хоть чем-то отплатить ей за ее заботы:
– Я бы хотел, дорогая Адель Эрнестовна, быть вашим гидом в этом прекрасном городе, который вам пришлось покинуть маленькой девочкой в начале первой мировой войны (как немецкой подданной. – В. Ш.-Ш.).)
Враги Власова немедленно использовали положение: «Этот наглый русский чувствует себя уже правителем независимой России! Безобразие!»
Дело было передано в высшие инстанции и 17 апреля фельдмаршал Кейтель отдал приказ о запрещении какой бы то ни было политической деятельности Власова, вследствие его «наглых» высказываний во время поездки в группу армий «Север». В приказе содержалась угроза, в случае нарушения его, возвратить Власова в лагерь военнопленных или прямо передать в Гестапо. Я никогда не видел этого приказа, Мартин устно ознакомил меня с ним.
Для Власова и Малышкина эта история была лишним разочарованием. Но мы пришли к выводу, что это и есть та глупость, против которой, в частности, мы боремся и должны продолжать бороться. Позиция Власова осталась неизменной.
Мартин сказал мне, что угроза передать Власова Гестапо вряд ли будет осуществлена, если он не учинит какой-нибудь новый демарш, и добавил:
– Я вас предупредил. Будьте осторожны и – действуйте дальше!
Все это, однако, осложнило дело Гелена. Вскоре после моего возвращения из ОКХ, в Берлин явился сотрудник Отдела ФХО и сообщил, что акция «Просвет» практически сорвана приказом Кейтеля, так как запрет упоминать Власова и Русское Освободительное Движение лишает всю операцию ее главного козыря. Гелен будет вновь искать выхода из положения, а пока что мы в ОКВ/ ВПр и в Дабендорфе при подготовке людей для акции «Просвет» должны быть очень осторожны: «Ни слова об Освободительном Движении! Ни слова о Власове!»
Трухин, с которым я обсуждал положение, сразу схватил сущность:
– Не тревожьтесь! Это наше дело. Мы выход найдем, не прибегая ко лжи. Сейчас нужно избежать открытого столкновения, даже если бы это означало, что надо работать более или менее подпольно.
Чего бы добились немцы и русские вместе, даже еще весной 1943 года, если бы они действовали как лояльные союзники в деле освобождения России и всего мира от большевизма?! Власов и его товарищи знали многих генералов Красной армии. Они знали жертв сталинских чисток. Они знали, на кого они могли рассчитывать как на товарищей в борьбе – не за немецкие интересы, а за свободу России.