Кульминацией венских дней было посещение Школы испанской верховой езды, тогда перенесенной из города в одно из поместий. Высшая школа липпицанеров (порода лошадей) оставила незабываемое впечатление. Начальник школы, полковник Поджайский, дал обед в самом тесном кругу.
Австрийцы обладали качеством, которого не хватало немцам: они понимали людей других национальностей; их открытость и дружелюбие по отношению к русским гостям создали атмосферу стихийной искренности и откровенности. Начальник школы сказал короткую приветственную речь. Ответ Власова был встречен аплодисментами:
– Благодарю вас, полковник Поджайский, вашу супругу и ваших офицеров! Я – пехотинец и, если хотите, простой русский крестьянин. Поэтому я очень мало смыслю в лошадях и в вашей высшей школе. Если бы я стал хвалить ваши достижения, это было бы несерьезно. Да и что вам, кавалеристам, может дать моя похвала? Но поблагодарить я могу и хочу – от всего сердца. То, что я увидел, меня сильно тронуло. Особенно же – ваша любовь к лошадям и к работе. Я уверен, что в этой любви и скрыт как раз секрет ваших достижений, ваших успехов. Это мне ясно, и я думаю, что и наша борьба за свободу и за мир только тогда будет успешна, если люди, стремящиеся к этой общей цели, в основу своих действий положат любовь к людям. Если бы немцы с такой же любовью относились к русскому народу, к военнопленным и рабочим, как вы, господа, относитесь к вашим лошадям, тогда не. было бы для вас всех никакой русской проблемы, а эта несчастная война была бы преодолена.
Но и в этой поездке Власов не смог полностью отвлечься от политики: не то Гюнтер Кауфман, не то Майрцедт организовали ему встречу с Бальдуром фон Ширахом, гаулейтером Вены. Она состоялась в бывшей рабочей комнате князя Меттерниха на Балхаусплац. Тени «Священного союза» чудились мне в этом кабинете! Главная тема – германская и европейская политика. Говорил, главным образом, Власов. Ширах внимательно слушал. Я переводил. Мы кое-что уже слышали о Ширахе, и я был настороже. Поэтому я был приятно удивлен, когда он выказал понимание мыслей Власова и обещал лично поднять перед Гитлером всю проблему. Был ли он действительно переубежден? Может быть, он понял урок истории и наше теперешнее положение? Или это был просто страх? (С восточного фронта снова поступили сообщения о немецких поражениях.)
Перед уходом Власова сфотографировали вместе с Ширахом. Под конец Ширах обернулся к Двингеру и ко мне и сказал:
– Ложь и обман не годятся как основа для германской политики, не говоря уже о европейской. Я сделаю, что смогу, чтобы повернуть дело в правильную сторону, пока еще не все потеряно.
Я узнал позже, что Ширах сдержал свое слово и говорил с Гитлером, но тот отверг и его соображения. Говорили, что Гитлер был в гневе на Власова и будто бы сказал: «Теперь этот русский сводит с ума и моего Ширака!»
Я не могу утверждать, что всё было именно так, но я был рад, что Ширах сдержал свое слово.
Эрих-Эдвин Двингер повез нас в Мюнхен, а затем в свою усадьбу Гедвигсхоф в Баварии.
В Мюнхене, при входе в отель, Власов в киоске увидел журнал «Унтерменш» – бульварный листок, изображающий русских как преступников и кретинов. Госпожа Двингер тут же скупила все имевшиеся экземпляры с комментариями об этом идиотизме. Каково же было наше изумление, когда мы, час спустя, выходя из отеля, на том же самом месте вновь увидели пятьдесят экземпляров «Унтерменша»!
– Но вы теперь не будете их покупать, – сказал Власов госпоже Двингер. – Вы видите, что эти любезные усилия бесплодны. Напрасно всё, что вы делаете, и всё, что я делал до сих пор.
Мюнхен, с его сокровищами культуры, был для Власова новым большим переживанием вне сферы политики.
Как я уже упоминал, с самого начала похода в Россию Двингер выступал за разумную политику, и ему, в результате, запрещено было печататься. Во время этого нашего пребывания у него в Гедвигсхофе он резко критиковал нацистских вождей и дал Власову ряд полезных советов. Власов спросил его, считает ли он ответственным за политическую линию в России лично Гитлера? Двингер ответил, что он не может этого утверждать, но взгляд на его приспешников дает представление о главе. (В это время Двингер еще ничего не знал о встрече в Бергхофе.) Год спустя, после 20 июля 1944 года, Двингер открыто говорил о всех последствиях покушения на Гитлера. То, что Гитлер спасся, было велением судьбы: если бы покушение удалось, немецкий народ приписал бы поражение в войне (а война уже была проиграна) исключительно смерти Гитлера, а не порочности режима. В Гедвигсхофе стояла чудесная летняя погода. Мы разъезжали по Баварии, и Власов заходил в крестьянские дворы: чистота, опрятность, благосостояние. Он видел стада на пастбищах. Ему охотно показывали шкафы и комоды, а в них – одежда, хорошая обувь, шерстяные одеяла, фарфор: всё сокровища, о которых и не мечтали колхозники.
– Я понимаю теперь, почему немецкие солдаты хорошо дерутся: они борются не только за свою родину, но также и за ее благосостояние как материальную основу существования всего народа, – сказал он.
Он не представлял себе раньше, что «загнивший капиталистический Запад» дает своим крестьянам и рабочим возможность жить в таком благополучии. И это не были «потемкинские деревни» для обмана генерала. Он мог остановить автомобиль действительно всюду, где хотел, и осмотреть любой крестьянский дом. Ничего не было проще.
При одной из экскурсий в районе Гедвигсхофа мы случайно встретились с группой возвращавшихся с работы русских военнопленных. Мы остановились, и Власов разговорился с ними. Они были в штатском. Работали они у крестьян на уборке урожая в местных хозяйствах и не жаловались. Они сказали, что живут хорошо, что отношение к ним и еда за последнее время стали много лучше, особенно после того, как о них стал заботиться «генерал Власов и его помощники в Берлине». Когда Власов спросил, не хотели ли бы они вступить в добровольческие части, они ответили, что война им уже надоела и что они предпочитают оставаться военнопленными. Пусть идут, кто помоложе. Когда-то должна война и кончиться, а то так и домой никогда не попадешь. Стариков надо оставить в покое. Власов сказал, что он это вполне понимает. Он был в синем костюме и никто не догадывался, кто он. Инкогнито Власова было раскрыто, когда кто-то из пленных вдруг достал одну из дабендорфских газет и на фотографии в ней узнал Власова: «Да это он!» Теперь посыпались вопросы за вопросами. Но когда-то надо было и двигаться дальше, – это был наш последний вечер.
Франкфурт-на-Майне в то время еще не сильно пострадал от бомбежек. Мы бродили по старым, узким улочкам, полным немецкой и европейской истории.
В Майнце мы сели на пароход и спустились вниз по Рейну до Кёльна. На том же пароходе ехала группа тяжелораненых немцев. Многие были без рук или без ног. Многие изуродованы ожогами. Власов отвернулся, стараясь скрыть свои чувства, а потом сказал:
– Мы все виноваты, что эти люди стали калеками. Поэтому все мы должны и отвечать, все: русские, немцы, англичане, французы, американцы, японцы, китайцы.