Обдумав его объяснения, я удивился находчивости Кроули, сумевшего воспользоваться заклинаниями Аврид. Я понял, что Работа Хоронзона в пустыне Бу-Саада и последующий вызов Велиала были попытками силой отворить Внешние Врата. А моя собственная работа в Ложе Новой Изиды с помощью Маргарет Лизинг, приоткрыли их еще больше.
— Представь, — продолжал дядя, — какие люди были вовлечены в подобные операции: белокурый нордический тип Клэнды и темноволосый восточный тип Аврид. А прототипами были атлантические и лемурианские атавизмы, отразившиеся в астральном поле Земли в нынешней фазе ее психической эволюции.
За этим разговором мы подошли к подобию замка, затмившему магический шар.
— «Одиннадцать башен в Иреме»… — Дядя Фин цитировал Гримуар. Он объяснил, что Древо Жизни и одиннадцать его сфирот образуют в нисходящей проекции клипотическую копию Города Пирамид по ту сторону Бездны. Сейчас мы вступили в Город Колонн, связанный с езидами, почитателями Шайтана. Шайтан был силой, которою страшились, ибо не понимали, негностические христиане.
— Шайтан, — объяснил дядя, читая мои мысли, — это скрытое солнце, египтяне называли его Сетом, христиане — Сатаной. Имя объединяет камитский корень sut, означающий «черноту», и an — от пустынного Анубиса, существа с головой шакала — в мифах он провожает мертвецов в пылающие земли, христианский ад. Скрытый бог — это Солнце, спрятанное за солнцем, Черное Солнце, Сириус, которое тифонианцы обожествляли как Сета.
— И его тотемом был крокодил! — воскликнул я.
— Одним из тотемов, — поправил меня дядя, — и последним в бесконечном цикле древнеегипетских мифов. Если хочешь, покажу тебе отражение его изначального тотема.
Я не знал, что ответить. Я не был уверен, что хочу его видеть. Предложение дяди напомнило мне об Арджуне, умолявшем Кришну явиться перед ним в подлинном облике… и ужаснувшемся, когда просьба была исполнена. Но Финеас Блэк подтолкнул меня, указав на круглое отверстие в полу за резервуаром, в котором уже не было прожорливого обитателя. Но тут перед нами выросла, преградив путь, ширма из расписного полированного металла. Как ни в чем не бывало, дядя Фин продолжил свои рассуждения:
— Ты знаешь… — продолжал он добродушно.
Будто на палимпсесте я увидел, как дядя, сидящий в кресле, с любопытством наблюдает за мной сквозь клубы табачного дыма, которые не в силах был разогнать ветерок, влетавший в открытое окно.
— Люди, искажавшие библейские тексты, кое-где оставили в неприкосновенности смысл материала, который они подделывали для общественного пользования. Так, до сих пор сохранилось смелое отождествление Сатаны с Петром — камнем, на котором, — как они заявляют, — воздвигнута христианская церковь!
Стих 16:23 Евангелия от Матфея всегда удивлял меня, равно как и иные несоответствия, которые не были удовлетворительно объяснены, особенно резкое противоречие историй о месте распятия в «Откровении» и евангелиях. Подобного было немало.
Металлическая ширма развернулась. Едва уловимая рябь пошла по туловищу выгравированного на ней дракона. Многократно отразился звук гонга, и сквозь решетку над нашими головами просочились тонкие завитки дыма. Доктор Блэк изучал фигуры, образованные этими дымками, змеившимися над болотом и медленно вползавшими в кабинет. Шар померк, дядя уснул. Его сны плыли, точно китайские фонарики на фоне ширмы: опиумное облако недвижно зависло над раскосой девушкой, демонстрирующей свои прелести под уличным фонарем, что стоял, пьяно покосившись, на сгнившей пристани. На нос дяди опустилась бабочка, вспорхнувшая с причала сновидений, о который терлись маслянистые волны. Я услышал, как тихо напевает себе под нос Синь-Синь-Ва, распростертый на диване, его трубка выскользнула из изнуренных пальцев. Нервозные бабочки метались в ярко освещенном фонарями воздухе, благоухающем чанду, жасмином и мускусом.
Я видел пальцы мальчика в тумане этих — о, столь давно забытых! — полей астрального мака. Девушка прилегла среди качающихся трав. Она смотрела в небо, потом склонила голову и в раскосых глазах отразилась мощь тайного желания. Восточная мелодия расцветала, и я вновь увидел лакированный поднос, разрисованный бамбуковыми стеблями, выложенными перламутром, среди которых рыбак плыл на джонке по радужным водам, — коническая соломенная шляпа венчала его помраченную снами голову. Эта часть сцены уже повторилась в узоре чайного подноса на кухне «Брандиша». Теперь она воскресла в грезах мальчика, и тот проследил ее истоки до астрального китайского квартала, где Сакс Ромер узрел во сне Синь-Синь-Ва.
Меня всегда занимали «восточные» черты лица тети Сьюзен, особенно заметные на фотографиях, сделанных в дни ее юности. Несомненно, врожденные склонности диктовали желания, которые она, как Вайрд, не могла приять, ведь Маргарет умерла так давно, оставив по себе лишь болотный туман, пробуждавший в дяде Фине эти древние воспоминания. Но он узнал духа, некогда бывшего Сью Ли, что в следующей жизни стала женой Генри Ли, валлийца, которому снилась прекрасная музыка, и который сам был сном дяди Фина.
Удар гонга пробудил фигуру в тумане и прошелся волнами по завиткам металлической ширмы. А я снова услышал музыку, далекую и древнюю, ласкавшую перстами солнечного летнего дня кухонный стол в «Брандише».
Неловкость, которую я испытывал, когда рядом был дядя Генри, и натолкнула меня на мысль, что он связан с магией. Бодлер утверждал, что гений — это просто «детство, заново обретенное усилием воли». Лишь в старости я понял магический подтекст этой истины. Намеренно слившись с временным потоком, окружающим дядю Генри, я смог пережить — не просто вспомнить, а снова ощутить — атмосферу тех давно минувших дней. Такое невозможно без больших усилий, разве что, как писал Пруст, определенный аромат, вид или звук, объединившись, замыслят в точности воспроизвести ощущения, которые они некогда вызвали. Вероятно, я помогал дяде Фину воскрешать в памяти какие-то события, когда привносил в них опыт воплощений, связанных с моими оккультными поисками. Теперь я пытался понять причину неотразимого воздействия, которое оказывал на меня дядя Генри, не обладавший ни одной из ярких черт доктора Блэка. И все же силу Генри Ли я порой ощущал острее, чем влияние Финеаса Блэка и даже Алистера Кроули.
В коридоре под основанием одиннадцатой башни, где мы стояли теперь с дядей Фином, все казалось призрачным от лунного света. Лучи, падавшие на экран, выбелили фигуру танцовщицы. Она казалась скелетом, застывшим в танце магических масок. Я повернулся к дяде Фину, но он исчез; лишь чуть колыхнулась портьера, закрывавшая дверной проем. Затем с привычной внезапностью появилась Маргарет Лизинг и отвлекла мое внимание. Я видел, как танцовщица и медиум сливаются в спирали танца, напоминавшей инь-ян Даосов. Спираль завертелась, извергая языки черного пламени. Тьма, озаренная огнем, обвила основание медленно крошившейся колонны. Эти языки огня напоминали Об и Од, кружащийся кадуцей энергий. Они отбросили тень в виде двойной свастики, вращавшейся вправо и влево. Сгустившаяся тьма стала почти осязаемой. Она висела слоями у свода, пока на плитах пола не возникло пылающее кольцо. Затем огненные ленты погрузились в щели, создав разорванный круг. Я видел точно такой же в ведьминском лесу Рэндлшема, когда в шаре Маргарет наблюдал за инициацией Аврид в Культ Глубинных.
Ослепив меня, столп света вторгся в брешь огненного кольца и заполнил ее ослепительным сиянием. Внезапно дядя Фин показался в дрожащем потоке ветра, от которого массивные плиты пола словно подернулись рябью. Оранжевая слизь облепила подошвы его башмаков, ярко пылая. Оранжевый, цвет НЛО и Сефиры Ход, обозначает магическую калу, в которой купается Янтарная Венера. Я видел выплеск такой же энергии из Башни Истцах, материализовавший поток Ню-Изиды, в котором Маргарет Лизинг отыскала следы прошлого Аврид. Янтарные шары стали мирами, сотворенными снами Аврид и ее смертью в пламени, угасшему в плитах пола.
Хрупкая лесенка, бесконечно тонкая, бесконечно гибкая, точно паутинка, переметнулась через пропасть, вздымаясь к насекомои тени, полужуку-полунетопырю, упавшему с чела Изиды.