— Может, огурчиков ещё возьмем солёных для аппетита? — витрина снова притянула на себя моё внимание.
— Ну да, так-то у нас аппетит слабоват, хоть корень одуванчика прописывай… — показала на стол Женька, мы рассмеялись и взялись за ложки.
— Да это всё мифы, что девочки мало едят, — уплетала я горячую ароматную солянку с плавающим полумесяцем лимона. — Просто при других выпендриваются больше. А дома сядут и едят, как нормальные люди, — продолжала я успокаивать то ли Женьку, то ли свою совесть.
Это чудесное гостеприимное заведение пришлось нам по душе больше и городского пляжа, и стадиона вместе взятых. После обеда нас так разморило, что мы не придумали ничего лучше, чем найти лавочку в теньке, и уж если не вздремнуть, так хотя бы просто посидеть на свежем воздухе. И такая лавочка нашлась: совсем недалеко от кафе открывалась небольшая площадь, вымощенная брусчаткой, а рядом ютился скверик с десятком отличных лавочек! Приблизившись к цели, я устроилась поудобнее в тени раскидистого дерева, а Женя двинулась через площадь к памятнику. Я никогда не любила памятники: так и веет от них замогильным холодом. Кажется, не то они к чему-то рьяно призывают, не то ждут чего-то от меня. Да и что я, Юля, могу для них сделать, ведь они неживые, никогда им не сойти со своего места и не пуститься бродить по улицам, не улыбнуться и не расплакаться… В нашем Омске столько памятников Ленину, что можно сбиться со счёту: и на центральных улицах, и на окраинах, и на территориях предприятий, и у школ, и у ВУЗов, и даже внутри моего родного «Политеха» перед входом в актовый зал до сих пор приветствует учащихся большой гипсовый бюст Ленина. Он, может быть, и рад бы стать наконец ромашковым полем или прорасти дубовой рощей, но ведь нет, не дают.
А Женя продолжала рассматривать памятник. Издалека было ясно: это точно не Ленин, композиция состояла из двух небольших фигур. Мне стало любопытно, что так увлекло сестру, и я подошла. Скульптура изображала детей блокадного Ленинграда. В руках у девочки, что постарше, тоненький кусочек хлеба — паёк на сутки, а рядом маленький мальчик, державший бидон, с которым он бегал за водой к Неве. За спинами детей стояли пустые санки, на каких в то время в Ленинграде перевозили умерших к общим могилам. Как ясно я увидела тех ребятишек, оставшихся без родителей, замёрзших в этих худых пальтишках, голодных, потерянных, — детей, у которых не было детства. Они вдруг ожили передо мной здесь, в этот солнечный день, посреди мирного Красноярска, рядом с нами, сытыми, довольными, отправляющимися в поход с рюкзаками, в которых много тёплых вещей и сладостей. Возьмите, дети, пожалуйста, возьмите хоть что-нибудь! Но они не брали, ни о чём не просили и уже не ждали ничего.
Автобус с мягкими креслами степенно двигался к Абакану. Утомившись за целый день новыми впечатлениями, предвкушением начала похода, прогулками, перетаскиванием рюкзаков из камеры хранения в троллейбус, из троллейбуса до «Дома пионеров», который был назначен точкой сбора, и снова в автобус, мы с Жекой уснули. Когда холмы по пути становились всё выше и всё больше напоминали горы, трасса начала петлять, словно закручивая спираль, время тянулось медленно, Женьку укачивало, но я точно знала: когда-нибудь эта долгая дорога закончится, автобус остановится и выпустит меня на свободу. Так и случилось. В пять утра мы прибыли на место — то была перевалочная база у реки Тушканчик. Горы вдалеке и чёрную строчку дороги заволокло плотным густым туманом, воздух ещё не успел прогреться (а может, здесь так холодно всегда?), и мы с Жекой надели ветровки. Тишина нарушалась лишь шумным ворчанием маленькой прозрачной речки.
Я огляделась: неужели доехали? Ну наконец-то! Нас встретили инструкторы во главе с руководителем лагеря Альбертом Валерьевичем, тем человеком, которому я ещё зимой написала электронное письмо, так, мол, и так, хочу побывать в Ергаках, какая требуется подготовка, много ли у вас там медведей и прочее. Я видела его лицо лишь на маленькой фотографии в интернете, теперь мы встретились вживую. Я представляла его другим. Мне думалось, что директор, как водится среди руководителей, будет восседать в кожаном кресле посреди просторного кабинета, уставленного стеллажами с пыльными папками документов, и лишь изредка подходить к окну, закуривая длинную сигару, чтобы полюбоваться городским проспектом в вечерних огнях. Но нет! Альберт Валерьевич, одетый в изрядно потрёпанную куртку-штормовку и вязаную шапку «петушок», встречал нас здесь, в шестистах километрах от Красноярска, у дивной речки в тихой деревянной избушке, хранившей снаряжение и продовольственные запасы для туристов. И, как выяснилось, совсем не курил.