К концу смены Гиб так отупел, что сепаратор чуть не оторвал ему правую руку.
Обратное перемещение они перенесли особенно тяжело. Всем дали кислород, у многих шла носом кровь.
Была глубокая ночь, когда Гиб вернулся домой. Ада уже спала. Когда Гиб разделся и лег рядом, она сонно пробормотала:
– Что так поздно, милый? Ты нашел ужин?
– Спи, – отозвался он. – Я не хочу есть.
… Вопль людей, утонувших четыреста лет назад, вновь пронесся над морем. Пушки трехпалубного фрегата грохотали все громче. Каждый залп отдавался в голове Гиба, как удар дубины. Он знал, что кругом летят раскаленные ядра, а абордажная команда уже приготовилась всадить крючья в борт баржи, но продолжал изо всех сил, задыхаясь, бросать в приемный лоток сепаратора кашу из ила, золотого лома, кораллов и человеческой плоти – все, что доставлял на поверхность полуторакубовый ковш подъемника. Грохот вокруг все усиливался, и когда он, наконец, стал нестерпимым, Гиб проснулся.
В дверь стучали руками и ногами.
Некоторое время Гиб лежал неподвижно, весь в холодном поту, уверенный, что все это лишь продолжение сна.
– Милый, что там случилось? Пойди посмотри, что им надо, – сказала жена.
Гиб встал. Сердце его колотилось, а руки никак не могли нашарить задвижку замка.
Обдав Гиба холодом, в комнату ввалились люди в мокрых плащах и блестящих шлемах.
– Вы что, оглохли? – закричал тот из них, чей вид был особенно грозен. —
Думаете, у нас нет других дел, кроме как торчать под вашей дверью? Собирайтесь быстро!
– Что случилось? – оторопел Гиб. – Я ничего не сделал. Это ошибка. Я сейчас принесу документы…
– Молчать! Сам ты ошибка! Идиот безмозглый. В сегодняшнем дне тебя нет! Ты не существуешь, понял? Даже если тебя убить – ничего не изменится. Это все равно, что выстрелить в пустоту. Всю ночь мы носимся по городу и вылавливаем таких, как ты. Одевайся. Вещей брать нельзя!
– У меня жена…
– Жена останется. Быстрее! Разговаривать с тобой – уже преступление!
«Уж лучше бы меня на самом деле убили, – думал Гиб, натягивая брюки. – Почему именно я? Почему мне так не везет в жизни?»
На пороге спальни появилась Ада, придерживая руками полы халата.
– Гиб! – воскликнула она. – Что случилось? Пощадите его, он ни в чем не виноват!
– Вернитесь в комнату! С ним нельзя разговаривать. У вас будут неприятности.
– Не трогайте ее! – закричал вдруг Гиб. – Собаки, я плевал на вас! Ада, жди меня, я скоро вернусь!
Его выволокли на лестницу и там ударили чем-то тяжелым по голове. Когда Гиб пришел в себя, его с закованными руками тащили по мокрому асфальту к гондоле патрульного дирижабля, висевшего низко над улицей напротив дома. В тесной каморке, куда его затолкали, уже сидело двое в наручниках.
– Присаживайтесь, – с улыбкой сказал один из них. – Места хватит.
На нем был черный костюм и белая сорочка. Скомканный галстук торчал из кармана пиджака. Второй, сидевший в углу, спал, запрокинув голову. Из-под коротких воспаленных век жутко блестели белки закатившихся глаз.
«Выходит, меня нет, – подумал Гиб. – Зачем же я тогда жил?»
Он вспомнил свою мать, детство, все свои болезни и радости. Вспомнил Аду. Как он любил ее и все, что было между ними хорошего! Вспомнил других женщин – каждую в отдельности, – которых он знал до Ады и которых тоже любил, пока был с ними.
Вспомнил друзей, выпивки, драки, боль от ударов и мелькающие в свете фонарей лица врагов. Вспомнил свою работу, свои мечты, тайны и еще многое из того, что было для него всей жизнью и что навсегда оборвалось этой ночью.
Он закрыл глаза и застонал.
– Закурите? – предложил человек в черном костюме. – Я всегда на ночь кладу в карман пачку сигарет. Специально для таких случаев.
– Заткнись! – оборвал его Гиб. – Заткнись, понял?
– Не расстраивайтесь так, – человек снова улыбнулся. – В семь утра поступят уточненные сведения. Может, все еще изменится. Может, вам повезет.
Прошло не менее четверти часа, прежде чем Гиб, наконец, успокоился.
– Как это могло случиться? Я ведь живой человек. Меня знают сотни людей. Почему же я не могу существовать сегодня, когда еще вчера мог?
– А что вы ели вчера? – Человек в черном костюме закованными руками вытащил из кармана пачку сигарет и зажигалку. – Что молчите? Я не шучу. Что вы ели вчера, как были одеты, откуда в ваш дом поступает тепло и свет?
– Ну, допустим, я все это знаю. Что дальше?
– Одну минуточку… Подержите, пожалуйста, зажигалку… Вот так. Спасибо! – Он жадно затянулся. – У нас не хватает пищи, а запасы сырья и топлива давно истощились.
Вы ели вчера мясо быков, убитых миллион лет назад. Все остальное, чем пользовались: дерево, нефть, свинец, кожа, – тоже доставлено из прошлого. Даже ваша рубаха наверняка сшита изо льна, выращенного в долине Древнего Нила.
– Рубаха, кстати, синтетическая, – невесело усмехнулся Гиб. – Все, что вы сказали, для меня не новость. Я сам последнее время работал в Закрытом секторе.
– Тем более. И когда вы возвращались из прошлого, то заставали свой дом, свою жену на прежнем месте. И ног у нее по-прежнему было две, а не три, к примеру.
Даже выпивка не подешевела. Ведь ничего не изменялось за время вашего отсутствия, не правда ли?
– Если только по мелочам.
– Мелочи не в счет. Вы ведь успели порядочно нагадить в прошлом. Не вы один, конечно, а тысячи таких, как вы, которые ежедневно рубят лес во всех прошедших веках, заготавливают яйца динозавров, гонят спирт из папоротника, вербуют за побрякушки дармовых рабочих.
– Это работа иммиграционного бюро. Им за это деньги платят.
– Правильно. С помощью своих темперов, мощь и избирательность которых даже представить трудно, иммиграционное бюро собирает подробнейшую информацию о завтрашнем дне. О том, каким он был бы, если бы его не исказили те, кто сегодня побывал в прошлом. При этом учитываются миллиарды миллиардов факторов. Даже на уровне микромира. Затем в течение ночи эта почтенная организация старается стереть все возникшие искажения. В меру своих сил и разумения, конечно.