– Значит, и мы с вами искажения?
– Возможно.
– И ошибок у них не бывает?
– Ошибок, я думаю, – масса. В распоряжении иммиграционного бюро десятки тысяч агентов, орбитальные станции, средства массовой информации, вся наука. Да и политика с экономикой, наверное, тоже. За ночь они могут перевернуть всю страну, убрать любое количество людей или заменить их другими, загипнотизировать целый город, вырыть новые реки и засыпать моря, внушить народу все, что угодно. И несмотря на это, ликвидировать все искажения невозможно. Они накапливаются день ото дня. Происходит масса недоразумений и путаницы. Исправлять ошибки чаще всего некогда. Контролировать же работу иммиграционного бюро практически невозможно.
Очевидно, уже длительное время они творят над нами все, что захотят. Даже шпики и доносчики теперь не нужны. Вся наша жизнь у них как на ладони. Они знают все наперед. Представляете, чем все это может однажды закончиться? Проснемся утром и узнаем, что существующий строй является искажением и по всей стране вводятся феодальная геральдика и крепостное право. Или что в завтрашнем дне отсутствует такая вещь, как международный мир. Представляете ли вы себе современную войну?
Массовое уничтожение пещерных предков противника. Атомные бомбы над античными городами. Данте Алигьери, призванный в морскую пехоту. И каждое из этих бедствий, тысячекратно умноженное, обрушится на нас. Мина, убившая в первом веке до нашей эры десять человек, уничтожит миллион в нашем времени…
Человек в черном костюме умолк. Недокуренная сигарета дрожала в его пальцах.
– Чем вы занимались раньше? – спросил Гиб.
– Преподавал в технологическом институте. Я профессор многомерной топологии.
Сидевший в углу вздрогнул и открыл глаза.
– Какая остановка? – спросил он. – Мне сходить на Второй Северо-Восточной.
– Спи, – сказал бывший профессор многомерной топологии, – еще не скоро.
Изоляционный сектор иммиграционного бюро был тем единственным местом, где могли существовать люди подобные Гибу. В многоярусных подземных галереях горел яркий свет, кондиционеры гнали сухой воздух. Через каждые двадцать шагов стальные решетки перегораживали коридоры. Слева и справа тянулись бесконечные ряды дверей со смотровыми глазками.
Сопровождающий Гиба сутулый, плохо выбритый охранник подвел его к двери под номером 1333.
– Будешь спать здесь, – сказал он. – Правила поведения на стене. Номер запомни.
Теперь он и твой. Будут вызывать – отвечай. Когда разговариваешь с охраной – снимай шапку. Будешь буянить или, не дай бог, жаловаться – сдерем с живого шкуру. Попробуешь бежать, попадешь вон туда.
Он ткнул пальцем вверх, на висевшую под самым потолком клетку, еле различимую в свете направленных на нее мощных прожекторов. В клетке лежало что-то темное, похожее на мешок.
– Будет сидеть там день и ночь, пока не назовет сообщников, – пояснил охранник.
Через пару недель Гиба нельзя было выделить из общей массы изолированных. Он научился драить свою камеру, вставлять заготовку в сверлильный станок, сдергивать шапочку при появлении охранника и быстро проглатывал свой паек.
Хотя мысли о самоубийстве не оставляли его, скучать в первое время не приходилось. В течение многих дней Гиба водили наверх, где находилась лаборатория. Там у него брали всевозможные анализы, заставляли отвечать на сотни самых невероятных вопросов; он прыгал, облепленный датчиками, решал тесты и даже подробно пересказывал сны. Все эти данные нужны были для электронной картотеки иммиграционного бюро.
– Не падай духом, парень, – сказал ему однажды психолог в измятом мундире.
Чувство жалости, вероятно, проснулось в нем после тяжелого похмелья. – Каждую ночь в городе не хватает уймы людей. Понимаешь, должны быть люди, даже данные на них у нас в картотеке имеются, а таких людей как раз и нет. Они даже не рождались никогда. В таких случаях компьютер должен найти оптимальную замену. Из вашего брата, конечно. Так что, не вешай нос.
После обеда Гиб работал в подземном цехе или ползал на животе по плацу в компании таких же неудачников, как и он сам. Вечером дежурный охранник читал нудные лекции. Задремавших волокли в карцер. Ночью устраивались проверки, обыски и учебные пожарные тревоги.
Время шло. Гиб часами выстаивал на утренних проверках, до крови сбивал на плацу локти и колени, сидел в карцере, глотал дерьмо, которым его кормили, получал подзатыльники от охраны, спал на тощем матрасе, а над ним день и ночь шумела громадная электронная машина, тасующая, как колоду карт, тысячи человеческих жизней.
– Счастливый ты, парень, – говорил агент иммиграционного бюро, идя вместе с Гибом по улице. – Разве плохо начать все сначала? Про старую жизнь забудь.
Теперь у тебя все новое: и фамилия, и биография. Ты должен стать совсем другим человеком. На это тебе дается, скажем, полгода. В этой папке все, что касается твоей новой жизни. Внимательно прочтешь, а кое-что и наизусть выучишь.
Раз в неделю будешь ходить на процедуры. Для промывания мозгов. Чтобы все новое в них лучше укладывалось, а старое, наоборот, не задерживалось. Это мой участок, и я буду следить, чтобы у тебя все было в порядке. Главное – не вздумай встречаться с людьми, которых знал раньше. Если таковое желание у тебя ненароком появится, лучше сразу приди ко мне и попроси, чтобы я у тебя его выбил. – Агент переложил папку в левую руку и сунул под нос Гибу могучий кулак. – И не вздумай со мной шутить. Предупреждаю! Уши у меня гораздо длиннее, чем это кажется. Все, пришли. Сворачивай в подъезд.
Гиб, одетый во все новое, поднимался впереди агента по лестнице и думал о том, что от Ады его теперь отделяют всего несколько кварталов. Два часа тому назад он еще скоблил пол в изоляционном туалете. Все случилось так быстро, что Гиб не верил в реальность случившегося.