Привезли детей в лагерь, распределили их по отрядам (Ну примерно, дорогие читатели, как у вас на зоне) и принялись строго по режиму «оздоровлять» замученных многомесячной учёбой детей. Главным признаком «оздоровления» в нелёгкие послевоенные годы считался набор веса отдыхающим от трудов праведных подрастающим контингентом будущих строителей светлого коммунистического «завтра» (так во всяком случае, – возможно – думали вожатые и воспитатели).
Но Серёжа ни о чём не думал, он просто огляделся вокруг и увидел... девочку, которая смотрела на него как-то заинтересованно, изучающе и внимательно. Серёжа тоже более пристально вгляделся в эту незнакомую ему девочку. Она была какая-то светлая, как будто озарённая каким-то внутренним огоньком, излучающим тепло на окружающий её мир. Серёжа даже ощутил это исходящее от неё благодатное тепло. Он подошёл к ней. Они одновременно протянули друг другу руки и пошли по бесконечной, уходящей в счастливую неизвестность, лагерной аллее. Они недолго шли молча. Девочка повернулась к нему, как-то стеснительно и мягко улыбнулась и спросила его:
– Мальчик, тебя как зовут?
– Серёжа, а тебя?
– Меня зовут... (Увы, дорогие читатели, к нашему великому сожалению и великому стыду для нашего героя, он... забыл её божественное имя. Всю свою последующую жизнь, иногда целыми часами, Сергей Васильевич силился вспомнить это ускользающее от него в сумятице жизни имя. Но, увы... Поэтому мы будем просто называть её ласковым словом «Девочка»).
Они шли по аллее. Они не видели ничего вокруг, кроме друг друга. Поглощённые милой детской и какой-то одухотворённой беседой, они не замечали подозрительных взглядов, которыми сверлили их встречные чинные и приглаженные пионеры. Им было хорошо вдвоём. Девочка с недетской печалью поведала Серёже свою печальную историю:
– У меня сломалась скрипка, и папа с мамой сказали, что я не хочу заниматься и сама её сломала. Но я не виновата. Зачем ломать скрипку? Она была такая красивая... А старший брат сказал, что он видел, как я била её об стул. А я не била. Я любила играть на ней. Нам задавали уроки, и я дома разучивала и играла. Почему брат так сказал...
– А это, наверное, он и сломал. – сразу сообразил догадливый Серёжа.
– Нет. Что ты! Брат – хороший, добрый. Он всё время сидит и книжки читает. Мама говорит, он – круглый отличник...
– Может быть, когда ты разучивала свои гаммы, ты кому-нибудь помешала, он зашёл к вам и от злости разбил твою скрипку.
– Может быть. Но мой брат не мог этого сделать. А у тебя есть брат?
– Есть, конечно. – с родственной гордостью ответил Девочке наш герой. – Он на лётчика учится. А потом будет воевать.
– А воевать страшно? – испуганно поинтересовалась Девочка у никогда ещё не воевавшего Серёжи.
– Нет. Они же – немцы, а мы – русские. Мы всегда победим. Так папа говорит. А он знает. Он всю войну воевал. У него и ордена и медали есть.
– А у меня папа с мамой в войну на заводе работали. – извиняющимся тоном поведала Девочка.
– На заводах тоже надо работать. – с «учёным видом знатока» оправдал наш герой Девочкиных родителей.
Потом Серёжа вспомнил подобную же историю, приключившуюся с ним самим, и решил рассказать её своей милой очаровательной спутнице.
– Знаешь, со мной в школе тоже случилось несчастье. Когда учительница зашла в класс, одна девочка, Наташа, разревелась и сказала ей, что у неё кто-то на перемене порезал портфель. Портфель у неё был кожаный и красивый. Галина Николаевна спросила: «Кто порезал Наташин портфель?». Все сидели и молчали. Но вдруг встал дежурный Попов и сказал ей, что он видел, как я выходил из класса и, наверное, это я порезал этот портфель. И все ему поверили. А я никогда не резал никаких портфелей. Ну зачем резать портфели! Но Галина Николаевна сказала, что я – хулиган и драчун, что я гонял голубей и прогуливал школьные уроки, а Попов – дисциплинированный, хороший мальчик, и он врать, как я, не будет. Все поверили Попову, а мне никто не верил. Только Таня Матвеева спросила Попова: «А ты видел, как Серёжа резал Наташин портфель?». На что Попов снова ответил, что в классе никого, кроме меня не было, и порезать чужой портфель мог только я. И Галина Николаевна потребовала, чтобы я, хулиган и разбойник, отдал свой кожаный и красивый портфель Наташе. Я кричал, что никакого портфеля я не резал. А все потребовали, чтобы я отдал свой портфель. Тогда я вынул свои тетрадки и книжки, и швырнул свой первый школьный портфель под ноги совсем разозлившейся учительницы. Родителей вызвали к директору. Все хотели, чтобы я сознался. А я не резал, и не сознавался. Никто мне не верил, даже папа с мамой. Все говорили, что я – хулиган, а Попов – послушный, скромный мальчик. А он врал. А меня совсем унизили. За то, что я безобразничаю и не каюсь, мама сшила мне для учебников сумку из серого картофельного мешка. Все смеялись надо мной, а я дрался, Попова два раза колотил по горбатому носу... Почему мне родители не поверили? Я же их так любил, и сейчас... люблю.
– А почему ты в школу не ходил? – заинтересованно и сочувственно спросила Девочка.
– Да там скучно. Целый день сидишь как дурак за партой, а я уже книжки русские и немецкие читаю. Что мне делать в школе? А с голубями и на лошадях так интересно!
– Скажи что-нибудь по-немецки. – попросила Девочка Серёжу, который, долго не раздумывая, брякнул:
– Ай лайк ю! – и покраснел по самую макушку.
– Ха-ха-ха! – весело рассмеялась Девочка. – Ты любишь шутить! Это не по-немецки, а по-английски. Со мной мама дома занимается. Меня не обманешь.
Серёжа покраснел ещё гуще, но быстро перевёл разговор к практической стороне:
– А ты научишь меня говорить по-английски?
– Конечно! Будешь приходить к нам, и мама будет заниматься с нами. Вдвоём учиться веселее. А ты где живёшь?
– В посёлке у завода. В двухэтажном доме. А ты?
– А мы – в центре. Это же совсем рядом. А на лошадях верхом кататься очень страшно?
– Да нет. Главное, чтобы лошадь никто не напугал.
– А ты падал с лошади? Это, наверное, больно?
– Нет, пока не падал. – уверил Серёжа Девочку, и слегка добавил ещё немного пунцового оттенка своим ушам, вспомнив приключение с бочкой баланды.
Они долго ходили, держась за руки, вели свои нехитрые детско-наивные разговоры. Им было так хорошо вдвоём. И когда где-то рядом с ними нестройный хор завистливых детских голосов прошипел: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!», они даже и не подумали, что этот визг имеет какое-то отношение к ним.
С этого памятного дня они стали встречаться во всякое свободное от «лагерных мероприятий» время и вели долгие и очаровательные в своей детской наивности беседы (Чтобы не утомлять нашего умудрённого житейским и жизненным опытом, высокообразованного и умного читателя, мы опустим их дальнейшую милую болтовню и расскажем о главном, то есть о трагическом).
Однажды они дошли до своего любимого места на берегу озера, где их неожиданно встретила целая орава вечно чем-то недовольных пацанов, донашивающих на лагерном солнцепёке свои пионерские галстуки. Они окружили Серёжу и Девочку и начали дерзко насмехаться и даже издеваться над их дружбой. Их нравоучительная негодующая трепотня закончилась потасовкой. Серёжа дрался отчаянно, но вскоре его повалили на прибрежный песок и, видимо, из-за неумения драться, принялись как-то по-козлиному прыгать на него и даже пинать ногами. Серёжа барахтался по песку, стараясь увернуться от их злобных наскоков. Вся эта детская возня сопровождалась громкими ликующими воплями побеждающих своего малочисленного врага активных поборников высокой нравственности. Птицы вокруг прибрежного побоища взлетали с деревьев и с возмущёнными криками разлетались в разные стороны... И вдруг всё смолкло. Серёжа воспользовался моментом и вскочил на ноги... Рядом с ним стояла Девочка и сжимала в кулаке небольшой камень. На месте так неожиданно закончившейся битвы лежал какой-то пацан, а на голове его уже заметно выделялась алой полосой кровь. Остальные нападавшие стояли вокруг с изумлёнными, вылупленными от страха глазами.