Потом они бегали по склону, бросая на бегу друг в друга белоснежные уральские снежки, потом они обнимались и целовались...
Серёжа, истомлённый... нет, просто измученный долгим ожиданием, совсем ошалел от страстного желания, а Маша... она, возможно, увлечённая игрой, даже и не успела подумать о чём–нибудь плохом...
И гроздья рябины упали
На тёплый подтаявший снег...
Всё лучшее было вначале...
.. .до скрипа житейских телег.
...Когда они спускались с горы в заселённую ничего не подозревавшим народом долину, Маша смахивала со своих щёк невольные слезинки, Серёжа брал её за руку и целовал как бы в глубоком раскаянии.
Маша молчала. Нашкодивший Серёжа тоже помалкивал. Наступили сумерки. Маша поспешила к себе домой, а призадумавшийся герой наш тихо поплёлся к себе в интернат...
После этого, памятного для них обоих, похода в лес они даже не разговаривали друг с другом. Сидели на уроках рядом, молчали, только изредка переглядывались как бы затуманенными печальными глазами. Маша с четвёрок съехала – неожиданно для педагогов – на двойки. Тетрадки у Серёжи домой она не брала, сама, видимо, потеряла всякий интерес к решению каких–то нелепых и откровенно бессмысленных школьных задач.
Серёжа тоже не обременял себя школярским усердием. Он только молчал и думал. Вечерами в интернате он внимательно читал одну очень познавательную и актуальную книгу. Называлась эта книга «Уголовный кодекс»... «Что день грядущий нам готовит?» Страшнее всего – Неизвестность.
И только в конце следующей недели, прямо на уроке, Маша повернулась к Серёже, улыбнулась как-то заговорщически и прошептала ему на ухо:
– Серёжа, а когда мы опять пойдём в лес гулять?
Серёжа чуть не закричал от счастья, чуть не вскочил с парты от такой неожиданности. Он еле удерживал себя от искушения тут же, на уроке, обнять и расцеловать свою Машу.
Может быть, это была самая счастливая весна не только для него, но и для так неожиданно повзрослевшей Маши!
«Смiються, плачуть солов'i
I б'ють тенями в груди:
«Цiлуй, цiлуй, цiлуй ii
Знов молодiсть не буде!»
(Ну, скажите нам, пожалуйста, что в этом мире было Прекрасного, и что не подошло бы когда-нибудь к своему естественному концу?!).
В конце учебного года ученикам 22–й школы объявили, что в их школе больше не будет 9–го и 10–го классов. Всем, кто захочет учиться дальше, придётся рассеяться по родной и благодатной Миасской долине. А Серёже приходилось прощаться не только с этой школой и с этой партой, ставшей колыбелью их с Машей любви, но и с родным интернатом. Словом...
Не бойтесь в жизни перемен.
Нас губит постоянство!
Сначала было трудовое таёжное лето. Потом суматошные хлопоты, связанные с переходом в другую школу... Словом, закрутился наш Серёжа как глупая белка в бесконечном колесе и, может быть, опять потерял что–то дорогое и спасительное для него в суете этой нелепой и быстротекущей жизни.
Только через пять лет, когда Серёжа приезжал в Миасс погостить у своего брата, работавшего в Ракетном Центре, он, совершенно случайно, недалеко от вокзала, увидел свою Машу.
Маша шла рядом с каким–то смирненьким на вид и тщедушным очкариком, катила перед собой детскую коляску, а «очкарик» держал за руку шустрого пацанёнка лет четырёх и что–то выговаривал ему за его непоседливое непослушание.
Наш «герой» Серёжа как бездомный и нашкодивший пёс рванулся в сторону и скрылся в чьём–то палисаднике. Когда это счастливое на вид семейство проходило мимо, Серёжа, как самый последний заклеймённый греховодник завистливо провожал их своими постаревшими блудливыми глазами.
Маша немного поправилась, но стала ещё прекрасней, буквально пылающей своей чистой и неувядающей красотой! А непоседливый и шаловливый мальчуган был так похож на него самого, что если бы у Серёжи был галстук, он тут же бы от отчаяния повесился на штакетнике в этом чужом палисаднике... Но Серёжа наш, слава богу, никогда в жизни не носил галстуков. Только это обстоятельство и спасло его...
Да и, в конце–то концов, Маша Зыбина не была похожа на убитую горем брошенную негодяем женщину... Она шла с высоко поднятой головой, улыбаясь своему неказистому мужу и, видимо, любимому старшему сыну. Она, очевидно, была довольна своей нынешней жизнью, она надеялась и ждала от этой жизни только хорошего... и она никогда и ни от кого не пряталась по чужим палисадникам...
Когда Сергей Васильевич на пригородной электричке возвращался в Челябинск, он с необъяснимой печалью смотрел на мелькающие мимо уральские красоты...
Он вспомнил всё и всех: И Женьку Воронина, и героическую тётю Марусю, и своих малолетних подружек Надю, Веру и Тонечку, долго с непреходящей болью думал о Фае и её сестре Рае, вспомнил позабытого всеми Зверева и путешествовавшего где–то по советским тюрьмам Андрюху Борового и его сестру–красавицу Валю. А когда он вспомнил прошедшую мимо него Машу и, может быть своего сына, его заскорузлое сердце пронзила вдруг такая боль, что только набежавшие слёзы спасли его от неминуемого обморока...
Да, Сергей Васильевич вспомнил всех. И свой родной интернат он тоже теперь никогда не забудет. Ведь именно там стремительно закончилось его счастливое детство, и началась беспросветная взрослая жизнь...
...Нет, всё же надо будет Сергею Васильевичу съездить в Миасс, хотя бы разок не в комфортабельном автомобиле с роднёй, а одному и на электричке. Тогда он будет всё время смотреть вправо, в надежде снова увидеть у старой станции их престарелый, как и сам Сергей Васильевич... интернатский дом... А вдруг современные дотошные землеустроители уже давно снесли это памятное для нашего героя здание? Что ж, придётся ехать к брату в Миасс по автомобильной трассе, всё дальше уносящей нас от нашего (и вашего) счастливого детства.
27.06.2016 г.
« Городские красотки »
I want to kiss your fingertips,
I want to see your goddess's face,
Before you gone to sweetening sleeps,
Before my mournful flight to space.
Старшую сноху Сергея Васильевича неожиданно, – в её выходной день, – вызвали на работу для решения каких–то неотложных вопросов. Поскольку сейчас все почему–то очень полюбили трудиться и быть постоянно занятыми на каком-нибудь производстве, ей пришлось позвонить своему свёкру–пенсионеру, чтобы он взял к себе на несколько часов внучку Полину, на что Сергей Васильевич, конечно, с радостью согласился (Кого ещё любить в этой жизни, как не своих наследников?).
Сергей Васильевич ждал их у подъезда своего дома, когда белоснежная иномарка подкатила, остановилась рядом с ним, из неё выскочила самая красивая в Челябинске девочка и с разбега бросилась ему на шею. Сноха тоже вышла из машины, передала Сергею Васильевичу сумку с обедом (все снохи у Сергея Васильевича – домовитые и хозяйственные, что очень услащает жизнь сильной (и прожорливой) половине человечества.
Сноха торопливо чмокнула в щёки Полиночку и свёкра и укатила по своим делам.
Поднявшись на лифте до восьмого этажа, Сергей Васильевич с Полиной зашли в его уютную однокомнатную квартиру. Хозяин хотел было заняться приготовлением обеда, но перешедшая уже в третий класс Полиночка остановила его:
– Дед! Давай я лучше сама приготовлю обед.
(Конечно! А давно ли... Да, дети растут быстро. Хорошо, что хоть мы, старики, медленно стареем).
Деловитая Полина Александровна занялась на кухне приготовлением обеда, а весьма довольный этим Сергей Васильевич прошёл в комнату и уселся на диванчике поразмышлять.
Да, кстати, Полиночка всегда звала его «дедом», хотя на самом деле Сергей Васильевич приходился ей прадедом. Но слово «дед» больше льстило нашему вечно молодящемуся герою. Ну, сами подумайте: кто такой Дед? – Это такой крепкий ещё мужчина, с которым можно ещё и побегать, и в футбол поиграть, и даже на своей свадьбе потанцевать... А кто такой Прадед? – Это такой трухлявый придорожный пенёк, который, если пнуть его хорошенько, не оставит после себя даже трухи, а только едкую и зловонную пыль... Поэтому прадед Сергея Васильевич предпочитал, чтобы его хотя бы звали более моложавым словом «Дед».